Книга Любожид - Эдуард Тополь

Но чем больших успехов они добивались, тем огорчительней чувствовала себя после этих уроков Нина Антоновна Миронова. Потому что она видела, кто эти люди, и она знала, зачем они учат английский язык. Они собирались на занятия в хороших, интеллигентных квартирах, с книжными полками во всю стену, с обязательным кофе и печеньем в перерывах между уроками, и Миронова, даже не спрашивая, кто из них кто, видела, что все они – техническая и гуманитарная элита страны. Доктора наук, адвокаты, кинооператоры, врачи, инженеры, конструкторы, электронщики – только такие люди и могли платить больше ста рублей за десять уроков! Насколько больше – этого Миронова не знала, но понимала, конечно, что Данкевич и Баранов платят ей только часть того, что собирают со студентов. Но именно эти интеллигентные, образованные и талантливые люди учили язык с единственной целью – уехать из ее страны.

При этом они были достаточно тактичны (или предупреждены Данкевичем и Барановым?), чтобы никогда не поднимать на занятиях тему эмиграции, и покорно копировали ее британское, оксфордское произношение, хотя эмигрировать собирались вовсе не в Лондон, а в Нью-Йорк и в Лос-Анджелес. Но только здесь, в этих группах, Миронова вдруг поняла, какую историческую потерю несет ее страна, лишаясь этих людей не десятками и не сотнями, а – как она уже догадалась – десятками тысяч! О, конечно, она знала, что существует еврейская эмиграция, что уезжают какие-то сионисты и что в газетах идет определенная кампания. Но Миронова и ее муж считали себя интеллигентами и не принимали участия в этой грязи. Шестьдесят лет существования в тоталитаризме воспитали в русской интеллигенции этот рефлекс самозащиты и самосохранения – НЕучастие. Да, большевики уничтожают кулачество – цвет русского крестьянства. Но мы в этом не участвуем. Да, ЧК и КГБ сажают ученых, врачей, дипломатов, писателей. Но мы в этом не участвуем. Да, газеты травят космополитов, кибернетиков и евреев. Но мы, настоящая русская интеллигенция, в этом не участвуем. Какие, вы говорите, цифры репрессированных? Миллионы? Ну, это наверняка преувеличение, этого не может быть. И в эмиграцию, конечно, уезжают какие-то рвачи, сионисты, завмаги. А талантливых никто никуда не гонит и не трогает, посмотрите, сколько у нас знаменитых и преуспевающих евреев – Аркадий Райкин, Майя Плисецкая, Юлий Райзман, Михаил Шатров, Марк Захаров…

Занятия с этими летними частными группами поставили Миронову лицом к лицу с еврейской проблемой, и когда теперь, наутро после занятий с очередной группой, за Мироновой приходил лимузин Андропова и она ехала на Кутузовский проспект учить английскому главу КГБ, она только огромным усилием воли заставляла себя удержать рвущиеся с языка вопросы: зачем вы поощряете антисемитизм? Зачем прекратили прием еврейских студентов в институты? Зачем опять, как в 49-м и 53-м годах, этот разгул антисемитизма в прессе, эти книги «Осторожно, сионизм!», «Иудаизм без маски», «Сионизм и фашизм» и прочая галиматья? Зачем выталкиваете из страны трезвых, грамотных, талантливых людей? Разве они не нужны России – адвокат Анна Сигал, журналист Лев Рубин, артист Герцианов и даже «бизнесмены» Данкевич и Баранов? И разве вы не знаете истории – после исхода евреев из Египта рухнула власть фараонов, после изгнания евреев из Испании пало испанское могущество. Не думаете ли вы, что то же самое может случиться с вашей державой?

Но конечно, она не задала Андропову ни одного из этих вопросов. Они говорили только о «Вишневом саде» в постановке Эфроса, о «Сталеварах» в постановке Ефремова и о Гамлете в исполнении Высоцкого. Можно ли играть Гамлета с гитарой в руках? Можно ли читать «Быть или не быть?» спиной к зрителю?

После урока лимузин вез Андропова на работу в КГБ, на Лубянку, а ее – домой. Но к этому времени улицы уже были забиты транспортом, и водитель вел машину по осевой, резервной, правительственной полосе, свободной от всякого транспорта именно для движения черных кремлевских автомобилей. Конечно, при наличии такого пассажира окна в лимузине были плотно закрыты бархатными занавесками, а впереди и сзади машины мчались мотоциклисты в хромовых портупеях, пуленепробиваемых жилетах и белых кожаных перчатках до локтей. И по всей трассе их движения – от Кутузовского проспекта до площади Дзержинского – ГАИ и милиция обеспечивали им «зеленую волну», так что лимузин проносился через пол-Москвы буквально за три минуты.

Во дворе КГБ, возле своего персонального подъезда, Андропов, не выходя из машины, говорил Мироновой стандартное: «Good bye, Kitty, see you next lesson!», а она ему: «Goodbye, Tony!», что звучало достаточно иронично в этой ситуации – почти как в шпионских романах. Наверное, поэтому Андропов, выходя из лимузина, насмешливо хмыкал, а Миронова всякий раз не могла удержаться от хохота. И кажется, этот смех давал им обоим некий веселый эмоциональный настрой на ближайшую пару часов.

Но сегодня никакого смеха у Мироновой не вышло, уж слишком угнетена она была перспективой поездки с Андроповым в Кисловодск и потерей из-за этого шести тысяч рублей. Выйдя из машины и не услышав у себя за спиной ее привычно-веселого смеха, Андропов удивленно оглянулся, и Миронова выжала из себя бодрую улыбку и помахала ему рукой. Он ничего не сказал, повернулся и тяжелой походкой старого, тучного и не вполне здорового человека ушел на свою государственную службу.

Водитель лимузина подал машину назад, развернулся и – уже без всякого эскорта мотоциклистов – выехал через стальные ворота и повез Миронову на Ленинский проспект. И хотя и машине теперь не было хозяина, он все равно вел лимузин по тем же осевым, резервным, правительственным полосам. И гаишники при одном только появлении этого лимузина в дальнем конце проспекта немедленно останавливали все поперечное движение и обеспечивали «зеленую волну».

Что говорить, Миронова была нормальной земной женщиной, и ей льстила такая привилегированная езда. «И какой русский не любит быстрой езды?» – усмехнулась она про себя, словно оправдываясь перед собой за пользование этой кремлевской привилегией.

Однако сегодня ей вовсе не хотелось мчаться по Москве с кремлевской скоростью 100 километров в час и уже через пять минут оказаться дома, чтобы сказать мужу: «Ты знаешь, Коля, мне придется отказаться от шести тысяч рублей. Он приглашает нас в августе в Кисловодск…»

Поэтому Миронова наклонилась вперед, к прозрачной перегородке, и, постучав водителю, сказала:

– Сергей Егорович, я тут выйду. Где-нибудь на углу…

Он послушно прижал машину к тротуару.

– Спасибо, пока! – Миронова вышла из лимузина и под удивленно-любопытными взглядами прохожих зашагала вверх по Крымскому валу, свернула к Октябрьской площади. У метро густой поток спешащих на работу людей перекрыл ее от тех, кто видел, как она вышла из черного кремлевского лимузина, и тут же превратил в такую же, как все, – ее тут же толкнули в бок и в спину, обругали за медлительность и чуть было не снесли в метро, куда, как в воронку, закручивался людской поток.

Но, прижав к животу портфель, Миронова пробилась сквозь эту публику, словно переплыла горную реку. И оказалась в самом начале Ленинского проспекта. Здесь навстречу ей тоже спешили люди, но еще через сто метров Миронова миновала все конечные остановки автобусов и троллейбусов, подвозивших народ к метро, и просторный, солнечный, вымытый поливалками проспект лег перед ней именно таким, каким она его любила. И она зашагала по тротуару – мимо старинного здания Горного института, в котором когда-то, еще в 1812 году, после отступления Наполеона, был первый московский бал… Мимо чугунной ограды Первой Градской больницы…