Книга Причуды богов - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Открой глаза, проснись! Беда, слышишь?!
– Бе-да… – с усилием повторила Юлия, и,очевидно, это слово оказалось ключом к каким-то силам в ее голове, которые,проснувшись сами, помогли ей разомкнуть запухшие веки.
– Бе-да?.. Что за беда?
Лицо Ванды – безумное, глаза сплошь залитычернотою зрачков.
– Вставай! Ну, вставай! – Она вытряслаЮлию из постели, подтолкнула к гардеробной: – Одевайся! Умоляю! Скорее, надобежать.
На стуле в тазу – холодная вода. Юлия окунулав нее лицо и постояла так несколько секунд, не обращая внимания на причитанияВанды и понимая, что, пока не проснется толком, все равно проку от нее небудет.
Наконец в голове прояснилось, а когда Юлия,спустив рубашку, протерла мокрыми ладонями плечи и грудь, подержала стылыепальцы у сердца, она наконец с облегчением ощутила, что приходит в себя.
Поглядела на Ванду – та молча ломала руки, истрах из ее глаз перелился в сердце Юлии.
– Что случилось?! Ради бога, скажи!
– Сначала оденься, – прошелестела Вандабледными губами. – Потом… Только поспеши!
Юлии не раз приходилось доказывать свое умениеодеваться мгновенно. И вот она уже стояла перед Вандою, торопливыми пальцамипереплетая косу и пытаясь заглянуть в склоненное лицо подруги.
– Да что случилось-то?
– Плохо дело, – прошептала Ванда. –Ночью нагрянули уланы – польские уланы, понимаешь? Кто-то им донес, что здесьнебольшой русский отряд, и они… они… Русские пытались обороняться, но были сосна, все произошло внезапно, а часовых тихо сняли… – Юлия сразу поняла страшноезначение этого слова. – Так что, кажется, никому не удалось спастись.
Юлия смотрела неверяще:
– А Васенька Пустобояров?
Ванда поглядела жалобно, кивнула:
– Он тоже. Он кричал, звал тебя… Да ты неслышала. А я слышала, но боялась выйти из комнаты. Думала, они и тебя найдут,но слава богу, что ты так крепко спала!
Юлия схватилась за сердце. Она ведь слышалазвон оружия, выстрелы… А этот зов: «Юлия! Юлия!» Она его слышала, отчаянныйкрик несчастного поручика, который и перед смертью пытался предупредить ее,спасти. А она в это время… Он погибал, его убивали, а она в это время неотрывноглядела в глаза воображаемого Зигмунда, упиваясь его страданием… Нет, ееизвиняет лишь то, что это был порочный, тяжелый, неотвязный сон! Или… оГосподи, или не сон?! А вот это смутное воспоминание: она лежит, две цыганкиобтирают ее теплой водой – это истинное воспоминание или часть бреда? Отчетливовспомнилась большая родинка на плече цыганки… Нет, надо поглядеть в постель,там должны остаться следы, если позорный сон был позорной явью.
Юлия метнулась к разворошенной постели, ноВанда поймала ее за руку:
– Ты что? Ты с ума сошла? Нельзя медлить ниминуты, вот-вот они будут здесь! Тебя ищут!
– Кто? Поляки? Но… что я им?
Ванда на миг зажмурилась, заставляя себяговорить спокойно:
– Они услышали, как поручик звал тебя. Сталиспрашивать. И кто-то сказал… кто-то слышал ваш разговор в парке, кто-то изслуг… поняли, чья ты дочь. Тебя ищут, чтобы убить так же, как убили поручика!
– Но как же?.. Ведь Васенька намеревался утромпослать нарочного в ставку с сообщением отцу! – чуть слышно прошепталаЮлия и обратила умоляющий взор к окну, словно надеясь, что ночь еще длится, азначит, все ее ужасы развеются с первым же утренним лучом.
Напрасные надежды! Шторы были раздернуты, изимнее позднее солнце восходило над вершинами парка. Какой мутно-красный,страшный рассвет! И снег… грязный, утоптанный снег под окном залит краснымилучами – или кровью?!
Юлия вскрикнула истерически, схватилась загорло, но Ванда вытолкала ее за дверь и прошипела:
– Бежим!
Юлия обморочно прислонилась к стенке, и тогдаВанда, пробормотав сквозь зубы какое-то польское проклятие, поволокла ее покоридору мимо парадной лестницы, на которой раздавался торопливый звон шпор, кукромной узенькой лестнице, скрывавшейся за поворотом.
Цыганский барон
«Еще один подвал?!» – едва не вскрикнула Юлия,когда, выскочив на первый этаж, они прошмыгнули за какую-то дверь и сталиспускаться по винтовой лестнице. Невнятные голоса раздавались совсем рядом, иногти Ванды то и дело вонзались в руку Юлии, принуждая не шуметь.
Наконец, после шести или семи витков, голова уЮлии так закружилась, что пришлось присесть на ступеньку передохнуть, а Ванда вэто время, задыхаясь, бормотала ей в ухо:
– Ты не бойся, они здесь ненадолго: на постойне станут. Тебе бы только отсидеться, только бы переждать! А потом поедемдальше.
– В подвале прятаться? – с тоскойспросила Юлия, вообразив тишину, и темноту, и одиночество, и страх, инеотвязные слезы о злодейски загубленной Васенькиной жизни и о новых тяготахпути, которые ей неминуемо еще предстоят.
– Ты там будешь не одна! – убеждалаВанда. – Мне придется уйти наверх – они ведь меня видели, графиня сказала,что я ее родственница, как бы не заподозрили чего… Но ты будешь не одна! Видишьли, графиня прячет там от русских своих друзей.
И, вспугнутая близкими шагами, Ванда вновьринулась вниз, а Юлии ничего не оставалось, как следовать за нею.
Наконец они замерли в кромешной тьме. Вандашарила по стенам, ворча, что все забыла, что никак не найдет дверей. Юлиятерпеливо, обреченно ждала, недоумевая, каковы же должны быть друзья графини,чтобы прятаться от русских в подвале. Поляки, какие-нибудь мятежники? Но отчегоже они не выходят теперь, когда свои пришли? И не странно ли, что Ванда хочетспрятать Юлию от поляков у поляков же? Да ее там просто на клочки разорвут,узнав, что она русская!
– Нет, нет, – обернулась Ванда (в темнотеЮлия не увидела, но почувствовала ее движение), – ничего не бойся. Ониочень веселые, добрые. Они ни о чем не думают, ни о какой войне, толькосмеются, веселятся, пьют вино, пляшут…
И не успела Юлия осмыслить это загадочноезаявление, как Ванда наконец нашарила дверь и тихонько стукнула в нее. Почти вту же минуту дверь отворилась, но светлее не стало: казалось, Ванда шепчетчто-то темноте и от тьмы же получает едва слышный ответ. И как Юлия нинапрягала слух, она не могла разобрать ни слова, более того, ей показалось, чтоВанда опять говорит на незнакомом языке. Наконец они пошли – по-прежнему втемноте. Ванда держала Юлию за руку, и ее саму вел невидимый привратник илипривратница. Тишину нарушало только шлепанье босых ног по плитам пола да чутьслышный перезвон, тихий и мелодичный, словно шелест сухих листьев, гонимыхветром.
