Книга Желание или защита - Лия Бруннер

что к Митчу никак не прижаться. Вот черт. Видимо, и правда, придется смотреть фильм. Митч замечает, что я двигаю подлокотник, и ухмыляется.

– Ты можешь просто сесть ко мне на колени, если так отчаянно хочешь быть ближе ко мне.

– Я не настолько отчаялась. Просто проверяю эту штуку на случай непредвиденных обстоятельств. – Я несколько раз ударяю по подлокотнику для пущей правдоподобности.

– Это правильно.

Мы молча сидим и смотрим анонсы фильмов, вышедших на экраны много лет назад. Наконец‐то на экране всплывает название фильма «Дилижанс», и начинают идти длинные титры. Я совсем забыла, что раньше их показывали перед фильмом. Митч наклоняется ближе ко мне и шепчет:

– Расскажи мне о своих родителях.

Сделав глубокий вдох, я шепчу в ответ:

– Давай заключим сделку. Я расскажу тебе что‐нибудь о своих родителях, а потом ты расскажешь мне кое‐что о своих.

Он поджимает губы, обдумывая это предложение.

– Ладно, это справедливо.

– Моя мама была полной противоположностью мне во всех отношениях, – начинаю я. – За исключением нашей внешности.

– Я заметил, – говорит он с улыбкой, – у вас дома висит семейная фотография.

Я улыбаюсь ему в ответ.

– Она была спокойной, а я бывала необузданной, ей всегда хватало мудрости, и я ни разу не слышала, чтобы она жаловалась. В то время как я драматизирую, ну, практически все. Она была просто лучшей. И я говорю это не только потому, что ее больше нет. Она действительно была самым прекрасным человеком на свете, я всегда хотела на нее равняться.

Митч усмехается, берет меня за руку и кладет наши руки на подлокотник.

– Я, конечно, не был знаком с твоей мамой, но я считаю, что ты замечательна, даже если вы с ней совсем разные.

Я сжимаю его руку.

– Спасибо. – Смерив его серьезным взглядом, я продолжаю: – Ладно, твоя очередь.

Митч отводит от меня взгляд, напрягаясь всем телом. Затем он прочищает горло и тихо начинает.

– У меня не так много воспоминаний о маме, но я помню, что у нее были карие глаза, как у меня, и длинные темные волосы, – смеется он. – Когда я был совсем маленький, она обычно накручивала пряди моих волос себе на палец, когда укладывала меня спать. Это случалось довольно редко, потому что ее часто не было дома. Все было так даже до того, как она ушла. Вероятно, у нее было много любовников. Когда она ушла насовсем, мне, конечно, было грустно, но больше мне запомнилась реакция отца. Я помню, как он в один момент полностью переменился.

– Мне жаль, Митч, – говорю я, не зная, какими словами описать, как мне грустно за этого маленького брошенного мальчика, который вырос без любви и материнского тепла. Я кладу свободную руку ему на плечо, надеясь, что это прикосновение даст ему понять, что я рядом и всегда рада его выслушать.

– Твоя очередь, – говорит он хриплым от волнения голосом.

Фильм начинается, но он всего лишь играет на фоне нашего разговора. Я предполагаю, что Митч уже видел этот фильм раньше, потому что его, похоже, не волнует, что он его пропускает.

– Мой отец много работал и был тихим человеком. Они с Ноа очень похожи. Мы с ним не были так близки, как с мамой. Он был хорошим человеком, просто немногословным. Но он любил хоккей, особенно «Иглз», – я улыбаюсь Митчу, затем опускаю взгляд на наши руки. – Ты бы ему понравился.

Митч некоторое время смотрит на экран, его лицо выглядит сосредоточенным и напряженным. Не похоже, что он смотрит фильм. Скорее, он глубоко погружен в мысли. Наконец он поднимает на меня взгляд.

– Я бы хотел рассказать тебе что‐нибудь хорошее о своих родителях. Что‐нибудь приятное. Что они бы тебя полюбили, или как нам было весело. Но я просто… не могу.

– Митч, я здесь, потому что ты мне нравишься. Потому что я хочу узнать тебя получше. Я буду рада услышать все, чем тебе будет комфортно поделиться. Неважно, хорошее или плохое, я просто хочу знать, что делает тебя… тобой.

Он кивает.

– Ну, хорошим воспоминанием я уже поделился. Помнишь историю о тигре? – Он вздыхает. – Когда моя мать ушла из семьи, отец начал пить. Думаю, так он хотел приглушить свою боль. Но вскоре он пристрастился и к наркотикам. Сначала он просто употреблял, но это были лишь цветочки. Настоящие проблемы начались, когда у него перестало хватать денег на наркотики и он стал ими торговать.

Митч наклоняется вперед, стараясь держать себя в руках, и упирается локтями в колени.

Я убираю свою руку с его плеча и кладу ее на его широкую спину, ласково поглаживая. Мне так жаль, что у него такие ужасные родители.

– Так вот почему ты не пьешь? – аккуратно уточняю я.

Он кивает.

– Я не хочу быть похожим на них.

– Ты не такой, – честно отвечаю я ему. Потому что он действительно хороший человек. И я хочу, чтобы он верил в это так же сильно, как и я.

Я продолжаю поглаживать его по спине, надеясь успокоить, но чувствую, что он начинает беззвучно трястись. Сначала я думаю, что он плачет, но потом понимаю, что он смеется. И хотя в его смехе слышна лишь горечь, это лучше слез.

– Ты говоришь, какие у тебя замечательные были родители, в то время как мой отец самый настоящий наркоторговец. – Он иронично качает головой, глядя на меня. – Забавно, насколько же мы друг другу не подходим.

– Ты нравишься мне таким, какой ты есть, и твои родители тут ни при чем. Но все же мне очень жаль, что они оба так отстойно поступили.

Митч снова усмехается.

– Мои родители не были идеальными. Они, конечно, не были сутенерами или наркоторговцами, но им было далеко до совершенства.

– Про сутенеров ты это всерьез?

– Ага.

Он искренне усмехается.

– Знаешь, мой психотерапевт мог бы тебе позавидовать.

– Почему?

– За одну неделю нашего близкого общения я рассказал тебе больше о своей семье, чем за целый месяц терапии. – Митч снова поворачивается к экрану.

– Я всегда рада тебя выслушать, – я сжимаю его руку, – но тебе правда стоит поговорить с ним о своей семье. Он может помочь. После смерти родителей я тоже ходила к психологу. Не так долго, как Ноа, но все же. За эти несколько месяцев мне действительно полегчало.

– Так вот почему ты всегда на позитиве? Благодаря терапии? – спрашивает меня он.

– Возможно. Хотя я бы не сказала, что я подхожу ко всему с позитивным настроем. На самом деле, мне очень помогает одна глупая мелочь…

– Да? И что же?

Я