Книга Подонок. Я тебе объявляю войну! - Елена Алексеевна Шолохова

одергиваю. Тряхнув головой, отгоняю этот морок. Старательно сосредотачиваюсь на дороге.

Нет, не надо было ее везти к себе. А с другой стороны — не на улице же ее оставлять.

Кошусь на нее украдкой. Вижу ее профиль, поджатые губы. Тоже вся натянутая как струна. Нервничает? С чего бы? Блин, она что, реально думает, что я стану к ней приставать? Откуда вообще такие могут быть мысли? Может, в шкафу что-то поняла? Да ну нет.

Она, словно почувствовав, что смотрю на нее, поворачивается ко мне, но я тотчас перевожу взгляд на дорогу.

И, между прочим, я даже не соврал, что она не в моем вкусе. Мне вообще всегда нравились блондинки, высокие и стройные, вот как Янка. Чтобы формы были пышные, чтобы ноги от ушей, чтобы волосы длинные, ниже плеч. А Гордеева вообще по всем пунктам мимо, но… но ни от кого никогда меня так бешено не вело. Дурдом.

Худо-бедно добираемся до дома.

Окидываю взглядом девятиэтажку, будто проверяю окна на четвертом этаже. Темные. Какими им еще быть? Ключи есть только у меня, даже у Соньки их нет. У отца — тем более. Это старая квартира деда, он год назад умер и оставил ее мне, потому что с отцом они до последнего были на ножах.

Дед идейный был, называл отца в глаза вором, взяточником и проклятым буржуем, а за глаза — еще похлеще. Впрочем, отец тоже в долгу не оставался. А в последние годы они вообще не общались. Уверен, отец и на похороны его пришел лишь потому, что люди бы не поняли.

В квартире уже все по-другому. Недавно там сделали ремонт и мебель, естественно, всю поменяли. Дед умер прямо дома, и нашел его я. Не то что я очень суеверный, но почему-то находиться в этой квартире совсем не мог. Не по себе было. А сейчас, после ремонта — ничего, нормально. Даже есть мысль свалить от отца сюда. Если бы не Сонька — так бы и сделал.

Заходим с Гордеевой в подъезд. Пропускаю ее вперед. Она, обхватив себя руками, дрожит — на улице реально холод. В первый миг бездумно хочу ее приобнять, погреть, как сделал бы и с Сонькой, и с Яной. Но тут же спохватываюсь и убираю руки в карманы. Скажет еще: ну вот, пристаешь! У этой хватит фантазии.

Заходим в лифт. Вместо кнопки с цифрой 4 — выгоревшая черная дырка. Нажимаю зачем-то на пятый этаж.

Не сговариваясь, мы с Гордеевой становимся подальше друг от друга. Держим расстояние, лишь бы ненароком плечами не соприкоснуться.

Надо было по лестнице подниматься. В лифте моментально становится душно, мне, во всяком случае. Находиться с ней наедине в тесном замкнутом пространстве мне абсолютно противопоказано.

Сердце молотит как бешеное, всё быстрее и быстрее. Закрываю глаза, но так только хуже. Вообще черт-те что на ум сразу лезет.

Если бы она меня сейчас коснулась, я б, наверное, взорвался.

Мало мне всего этого, так тут еще и живот вносит свою лепту и выдает протяжное: у-у-у-у-у. Кошусь на нее: слышала или нет?

Лифт, как назло, еле ползет, но зато скрипит и дребезжит на все лады, заглушая прочие звуки.

А дома что делать будем? Надо хоть о чем-то разговаривать. Потому что вот так находиться с ней рядом в тишине — просто уже невыносимо. Но у самого ни единой мысли. О чем с ней вообще можно говорить? Ну так, чтобы не разругаться.

В прихожей случается конфуз. Тянусь к выключателю, чтобы зажечь свет, но попадаю рукой в мягкое. Понимаю, что тронул ее грудь и резко отдергиваю руку. Спасибо хоть она не поднимает крик, а просто молча отскакивает.

Со второй попытки все же включаю свет. Не знаю уж, какая у меня физиономия сейчас, чувствую только, что пылает, но и Гордеевой, по ходу, тоже неловко. Она краснеет, нижнюю губу закусывает, прячет взгляд. Никогда ее такой не видел. Думал, она вообще непрошибаемая.

Ее все еще трясет от холода, у меня же, наоборот, внутри печет нестерпимо.

— Направо ванная. Там есть банное полотенце и халат. Всё чистое. Можешь душ принять, погреться, — говорю не своим голосом. Глухим и вымученным. Будто я и сам как та выжженная кнопка из лифта.

В гимназии все же гораздо проще. Проще ее не замечать, не реагировать, быть просто собой. Хотя, когда этот дятел Арсений ее обнимал, у меня, конечно, изрядно подгорало. Прямо руку ему сломать хотелось.

— Давай я что-нибудь приготовлю на ужин? — предлагает Гордеева, выйдя из ванной. — У тебя тут есть какие-нибудь продукты?

Я поворачиваюсь к ней и залипаю…

Она стоит распаренная, румяная. В моем халате буквально утопает, как в коконе. Глаза зеленые-зеленые и так блестят, что у меня неосознанно вырывается полувозглас-полувздох.

— О, какая ты… — осекаюсь я, чуть не сказав «красивая». И ничего лучше не придумав, добавляю, идиот: — Чистая.

У Гордеевой на миг взлетают в удивлении брови.

— Кухня там, — показываю я, чтобы скорее уйти от неловкого момента. — Посмотри сама, что есть в холодильнике…

Вообще, я собирался заказать доставку, но раз она изъявила желание — пусть. Так даже… не знаю, приятнее, что ли.

— Можно брать все, что найду? — деловито спрашивает она. Как будто у меня там залежи продуктов. Ты попробуй хоть что-нибудь найди.

— Угу, — тем не менее отвечаю я и скрываюсь в ванной. С минуту сижу на бортике. Потом тоже принимаю душ, но прохладный. Мало-мальски остываю. Переодеваюсь в домашние штаны и футболку.

Она тем временем сварганила омлет. Я не особо люблю яйца в каком бы то ни было виде, но сейчас съел бы что угодно. На голодный желудок омлет Гордеевой кажется мне пищей богов. Я даже добавки прошу.

— Спасибо, вкусно, — благодарю совершенно искренне.

— У тебя тут шаром покати. Кроме яиц, печенья и упаковки сливок ничего нет. А то бы я что-нибудь покруче омлета приготовила, — заявляет она.

— Так ты хорошая хозяйка? — спрашиваю я, попивая чай.

— Ну, готовить, во всяком случае, умею. И люблю. С детства сама готовлю. Мама всегда много работала. Домой приходила поздно. Уставшая. Вот я и научилась.

— Знал бы — затарился.

— А ты тут не бываешь?

— Крайне редко.

И тут слышу — звонит сотовый. Соня, что ли? Иду в прихожую, достаю телефон. Милош. Ему-то что нужно?

— Стас, можно к тебе? Я тихо буду, — неразборчиво бубнит в трубку Милош. — Домой просто не хочу… с матерью сегодня и так поругались, я аж сорвался сюда, а тут еще…

— А