Книга Будда - Александр Николаевич Сенкевич

заслоняет радужные перспективы — расширение торговых и культурных контактов и т. п.

Историческая личность Будды приобретает осязаемые формы, а ее существование делается очевидным благодаря научному исследованию целого ряда социальных обстоятельств и психологических причин, создавших духовное движение, важнейшей частью которого были буддизм и его основатель. Оно первоначально возникло в Индии как эмоциональный взрыв, долго и исподволь подготовляемый обстоятельствами жизни. Неприятие интеллектуальной элитой существовавших социальных и религиозных традиций постепенно могло перерасти в грозящий хаосом бунт низов против верхов. Чем заканчивается неконтролируемое восстание масс и кто в результате этого приходит к власти, более тиранической, чем прежняя, знаем не понаслышке.

Гаутама Будда и его окружение сплотили вокруг себя людей со здравым смыслом и с человеколюбивыми взглядами. Именно они предотвратили разгул народной стихии.

Это была, разумеется, сиюминутная задача. Глобальной и долговременной целью явилось преобразование самим человеком своей хищнической и эгоистической природы. В предложенных Буддой методах и технологии, направляющих этот сложнейший процесс к финалу, выявились сущность и масштаб его личности. Вот отчего все сведения о нем и его доктрине, циркулирующие в разных эпохах и сочинениях, представляют для сегодняшних поколений несомненный интерес.

К моменту появления Гаутамы Будды на Земле объяснение справедливости традиционного социального разделения уже устраивало не всех. Говоря совершенно откровенно, «оборотная сторона» повседневной жизни брахманов не всегда соответствовала провозглашаемым ими нравственным принципам. Чему тут удивляться, ведь и на солнце существуют пятна.

Среди смышленых и деятельных людей из варн кшатриев и вайшьев в адрес брахманов уже слышался некоторый сдержанный ропот, впрочем, еще не сопровождаемый проклятиями. А кому, в самом деле, понравится, что кто-то требует для себя особых привилегий в таком деликатном вопросе, как освобождение из сансары, не забывая при этом о земных благах и других для себя выгодах?

Подобные люди, особенно из двух высших варн, конечно же, существовали. В те времена, для того чтобы стать свободными от поучений и навязчивого надзора брахманов-традиционалистов, они занялись исключительно индивидуальной духовной практикой. Как сейчас сказали бы: пошли по своей воле в «бомжи», то есть стали бродягами. Но бродягами образованными, сведущими в ведийской учености. Это были люди смекалистые, знали, как обратить на себя внимание. Они здраво рассуждали о духовных материях и разбирались в тонкостях ведийского ритуала. Большинство этих бунтарей происходили из родовитых семей (преимущественно из варны кшатриев).

Разрыв с привычным образом жизни был первым шагом к переосмыслению священной роли ведийских традиций и метафизики Вед. Они усомнились — сначала робко, а затем решительно — в естественности установленных четких социальных границ между варнами. Это бросающаяся в глаза причина их бунта. Была еще и другая, более глубокая, рожденная их борьбой за право свободно мыслить.

Надо полагать, что бунтари были людьми неординарными, талантливыми, обладающими сильным характером и умеющими оставаться невозмутимыми при любых обстоятельствах. Вопрос, ими поставленный во всеуслышание, задавали в узком клановом кругу и многие их соотечественники. Почему установлено верховенство брахманов над всеми другими варнами?! Ведь большинство из этого высшего социального слоя уже не обладало ни мудростью древних, ни обширными знаниями, а всего лишь твердо придерживалось ритуала и настойчиво защищало свое право на привилегии.

А теперь выясним, с чего начался и как проходил этот бунт заговоривших во весь голос несогласных. В страшном сне не представить того, что увидела и испытала вскоре брахманская элита. Ведь некоторое интеллектуальное оживление в древнеиндийском обществе, связанное с обсуждением тонкостей ведийского ритуала и проблем языкознания, не предвещало появления радикального религиозно-философского движения, развернувшегося с бесподобным размахом на севере Индии. Это движение шло практически синхронно с образованием в Древней Индии мощных царств, а затем империй. Знатоков ведийской литературы из жреческого сословия ценили и уважали за обширные знания все члены древнеиндийского общества. Эти эрудиты жреческих школ, поощряемые местными правителями, привнесли некоторое разномыслие и живость в духовную жизнь той эпохи. В моду тогда входили многочисленные турниры-диспуты с компетентными арбитрами и с объявлением наград победителям. Настоящее «пиршество духа» и «торжество интеллекта». Поздневедийские специалисты по ритуалам, а также знатоки сакрального ведийского языка, так называемого ведического санскрита, соревновались друг с другом в аргументации того, что́ всего важнее и как все устроено. До хрипоты спорили о том, какому богу в первую очередь и когда приносить жертву[161].

Особый интерес среди интеллектуалов вызывали дискуссии по проблемам языка. Например, разгорались настоящие баталии при обсуждении вопроса о том, несут или не несут «приставки в себе смысл независимо от „приставляемых“ к ним корней» или восходят или не восходят «звукоподражательные слова (…) к забытым, „темным“ корням»[162].

В этих дискуссиях были выработаны приемы рационалистической аргументации. В рамках двух посылок и одного заключения мысль двигалась плавно и легко, как лодка по воде, а здравый смысл и неуемная фантазия открывали новые горизонты. Оказалось, что, несмотря на убожество повседневной жизни, люди не разучились думать. Более того, по сравнению с прежними временами мысли рождались смелые и парадоксальные. Владимир Шохин справедливо замечает: «…поздневедийская Индия превращается в дискуссионный клуб»[163].

Эти ни на что не похожие рассуждения обратили на себя внимание местных правителей. Те понастроили немало просторных помещений: так много народа вдруг заинтересовалось тонкостями ведийского ритуала и вопросами языкознания. Владыки того времени не чурались высказать свои соображения, например, по поводу грамматики Панини. Они понимали, что обсуждение приставок и корней, а также тонкостей ведийского ритуала успешно отвлекает внимание от социально-политической неразберихи в их государствах. К тому же многие из них искренне увлеклись интеллектуальными спорами на подобные отвлеченные от повседневной жизни темы.

Всплеск интереса широкой публики к проблемам языкознания подобный этому наблюдался разве что в Советском Союзе после появления в 1950 году статьи И. В. Сталина «Марксизм и проблемы языкознания». Вся страна шумно и вдохновенно обсуждала, как и в Древней Индии, научный предмет, в котором мало кто по существу разбирался.

Размежевание интеллектуалов начинается со словесных поединков. (В наше время роль подобных ристалищ выполняют СМИ.) Затем появляются различные новые школы и подшколы. Они вступают зачастую во враждебные отношения друг с другом и подчиняют своему влиянию людей, не особенно искушенных в том, о чем ведется речь. Как правило, возникающие новые религиозные движения увеличивают в обществе ненависть, а не содействуют умиротворению. Разброд и шатание в обществе идут с ними рядом, рука об руку.

Философия (др. — греч. — любовь к мудрости) как особая форма познания мира в своей недогматической, немифологической форме с упором на человека, общество и научное знание появилась в Древней Греции, в Древней Индии и в Древнем Китае практически в одну эпоху — в VI–V веках до н. э. Она вышла из горнила смутных времен (или времен перемен, что одно