Книга Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный

выступления на Соборе характеризуют его как одного из самых выдающихся архиереев Русской Церкви не только за данный период. Можно осторожно сказать, что это была бы самая лучшая кандидатура на патриарший престол. Нельзя представить, чтобы Арсений матерился, как Антоний (Храповицкий), или рассказывал анекдоты, как Тихон (Беллавин).

Третий кандидат, на которого и пал жребий, был фигурой менее популярной. Тихон был скромным человеком и никогда не претендовал на первые роли в Церкви. За доброту, искреннюю церковность, чувство юмора его уважали церковные люди разной политической ориентации. Тихона просто любили, и любили все. Его анекдоты и афоризмы становились общеизвестными. Наиболее широко известен один: когда при строительстве первого мавзолея Ленина повредили канализационную трубу и в здание попали нечистоты, Тихон сказал: «По мощам и елей».

Он устраивал и правых и левых, он, можно сказать, был компромиссной фигурой. Его избрание на патриарший престол происходило одновременно с первыми боями Гражданской войны в Москве. Попытки Церкви мирно урегулировать конфронтацию ни к чему не привели.

Церковный большевизм

Большевики относительно бескровно пришли к власти в Петрограде, в Москве же жертвами переворота стали сотни человек. Первое время у большевиков не было времени заниматься церковными проблемами. Однако очень скоро церковный вопрос стал на повестку дня Совета народных комиссаров. И большую помощь в этом ему оказали церковные большевики.

Появление этого термина можно точно датировать — апрель 1917 г. Именно после приезда Ленина в Россию и обнародования знаменитых «Апрельских тезисов» термин «церковный большевизм» или близкий ему по значению «церковное ленинство» получил большое распространение внутри Церкви.

Такая ранняя констатация факта значительной роли большевиков вроде бы должна удивить, однако это так и приходится признать правоту советских историков о большом влиянии большевизма уже весной, конкретно после приезда Ленина в Россию. На протяжении года этот термин трансформировался: вначале он часто подразумевал под собой неподчинение церковным властям, а впоследствии, уже после большевистского переворота, и реальное сотрудничество священнослужителей с новой властью.

Крупный историк-медиевист Александр Савин записал в дневник 26 апреля свой разговор с министром просвещения Временного правительства Мануиловым (у Савина — Мануйлов), который уже тогда предположил, что «очень скоро правительством станет кабинет Керенского, а потом власть может докатиться до большевиков, если только раньше не произойдет резни между солдатами, стоящими за порядок, и солдатами, которые упиваются анархией». Его запись подтверждается письмами церковных деятелей в Синод и обер-прокурору.

«Наша губерния во власти большевиков, — писал 23 апреля 1917 г. Тверской архиепископ Серафим (Чичагов) обер-прокурору Синода В.Н. Львову, — для меня теперь неоспоримо, что большевики создают церковную революцию с намереньем ослабить духовенство и сделать его беззащитным». В другом письме Серафим жаловался на своего викарного епископа Арсения (Смоленца), который, по его мнению, сумел найти общий язык с бунтующим духовенством; он сравнивал действия своих противников с действиями большевиков, захвативших особняк Кшесинской: «...занявши мой дом и действовали оттуда наподобие ленинцев».

Екатеринославский архиерей Агапит (Вишневский) «со слезами коленопреклоненно» просил Синод «изъять» из епархии «большевиков» протоиерея Кречетовича и священника Мурина, которые, по его словам, «сеют в епархии смуту и раздоры». Показательно, что в следующем письме Агапита в Синод Кречетович уже именуется «охранником», то есть агентом охранного отделения. Тут важно отметить, что в 1917 г. термины «большевик», «охранник», «черносотенец» часто использовались как синонимы для выражения отрицательной оценки. Сам термин «большевизм» принял особенно негативное значение после появление слухов о государственной измене и немецких деньгах.

Красноярский архиерей Никон (Безсонов), описывая обер-прокурору ситуацию в епархии, пессимистично заверял: «Верьте, всё ленинцы испортят». Епископ Орловский Макарий (Гневушев) сообщал в Синод о своих противниках из Исполнительного комитета духовенства как о «бывших ярых членах Союза русского народа, ставших террористами-социалистами». Впоследствии он писал о членах Комитета, «творящих то же дело погибели, что и известный Ленин со товарищи». По словам Макария, «воинство явных и тайных ленинцев разрушает основы русской жизни». Томский епископ Анатолий Каменский отмечал, что часть делегатов местного съезда духовенства под руководством преподавателя епархиального училища Смирнова, «типичного ленинца», «представляли сплошную банду насильников».

Рассуждения о «церковном большевизме» и «церковном ленинстве» появились и на страницах самой влиятельной церковной газеты «Всероссийский церковно-общественный вестник», издаваемой либеральной профессурой Петроградской духовной академии. Однако смысл, вкладывавшийся в этот термин, был иным, чем у архиереев, писавших в Синод. Явление «церковного ленинства» было столь значительно, что мы считаем нужным на нем подробнее остановиться.

«Церковные элементы воспользовались примером пресловутого Ленина, до которого им, впрочем, далеко. Они выкинули знамя свободы над свободой и начали кричать о засилье обер-прокурора, о неправомочности нового Синода. Словом, полный сколок с лозунга «Долой Временное буржуазное правительство».

В интерпретации газеты «церковные большевики» — это лица, недовольные действиями обер-прокурора Синода. «Церковные большевики, как и политические, не унимаются», — констатировал «Вестник». Штаб-квартирой церковных большевиков редакция «Вестника» считала редакцию «Московских ведомостей», издание консервативное. По иронии судьбы редакцию и «Церковно-общественного вестника» впоследствии стали обвинять и в «большевизме» и в антицерковности.

В свою очередь, «Московские ведомости», обличая «Вестник», писали о «большевизме», «который ясно и определенно заявил о себе в области нашей церковной жизни: здесь тоже был свой «Ленин», хотя и не такой же умный, как настоящий». Называла газета и имена «церковных большевиков». Это были епископы Андрей (Ухтомский), «вступивший в сношения с главарями старообрядческой лжеиерархии», и Сергий (Страгородский), «стяжавший себе репутацию человека с очень гибкой совестью». Оба архиерея обвинялись в связях с Распутиным. Сергию в вину ставилось и то, что он «сел на кафедру епископа, в увольнении которого без суда и следствия он сам участвовал». Последнее обвинение, надо сказать, действительно имело основания: Сергий голосовал в Синоде за увольнение из Владимира епископа Алексея.

Вскоре появилось обращение «жертвы церковного большевизма», предшественника Сергия, бывшего Владимирского архиерея Алексия (Дородницына), который жаловался на увольнение «без прошения». (Впоследствии Поместный собор расследовал деятельность Алексия на Украине в 1917—1918 гг., правда, уже не как жертву «большевизма», а как «церковного большевика», вставшего на путь украинофильства.)

Статьи «Московских ведомостей», посвященные церковной жизни, носили чрезвычайно резкий характер. Появилась постоянная передовица «Львовцы», в разряд которых зачислялись К.М. Агеев, Н.В. Цветков, Н.Д. Кузнецов, А.А. Папков, П.В. Верховский, Б.В. Титлинов и др. Даже Собор именовался «синодально-протестантским».

Статьи в газете подписывались инициалами или псевдонимами типа «Ревнитель церковного благочестия». Активно писал в «Ведомостях» известный правый деятель протоиерей Восторгов, правда, на религиозные темы. В августе Восторгов возобновил издание журнала «Церковность», прерванного после Февральской революции. В нем перепечатывались все церковно-политические статьи из «Московских ведомостей». Возможно, Восторгов и был автором этих публикаций.

Возможно, одним из