Книга Каменный плот - Жозе Сарамаго

Но во всем этом хаосе и безобразии существует некий оазис мира и согласия, где в полнейшей гармонии живут бок о бок семеро — две женщины, трое мужчин, собака и конь, и, хотя у последнего прежде имелись основания роптать на судьбу, сетуя, что обязанности в этом сообществе распределяются несправедливо — ему одному приходилось тащить тяжелую галеру — но даже это в последние дни исправилось. Две женщины и двое мужчин составляют две пары, две счастливые четы, и только третий мужчина пребывает в одиночестве, которое с учетом возраста вроде бы его особенно не тяготит — по крайней мере, до сих пор не замечалось за ним раздражительности, являющейся безошибочным признаком сексуальной неудовлетворенности. Что же касается пса, то, вероятно, он, отправляясь добывать себе пропитание, утоляет и иной голод, но нам об этом ничего не ведомо, ибо среди собак, самых бесстыдных во всем животном мире существ, встречаются особи на редкость целомудренные, предающиеся своим любовным играм и забавам в полном уединении, а следить за ним, потворствуя своему нездоровому любопытству, никому, слава Богу, не пришло в голову. Наши рассуждения относительно характера отношений и их проявления не затрагивали бы сферу сексуальности, если бы две образовавшиеся парочки — отттого ли, что страсть слишком сильна, или оттого, что вспыхнула она слишком недавно — не выставляли её напоказ так охотно и часто, но, предваряя дурные мысли, спешим сообщить, что это вовсе не значит, будто они по целым дням и где попало целовались и обнимались, вовсе нет: они достаточно сдержанны и скромны, но не в их власти сделать так, чтобы угасло или хотя бы померкло окружавшее их сияние, то самое, которое Педро Орсе ещё несколько дней назад наблюдал с вершины горы. А здесь, поселившись на опушке леса, достаточно далеко от цивилизации, чтобы чувствовать себя свободно, и достаточно близко к ней, чтобы добывание съестного не превращалось в неразрешимую задачу, они могли бы полностью уверовать в свое счастье, если бы не висела над ними угроза вселенской катастрофы. Однако они вняли совету поэта, рекомендовавшего некогда: Carpe diem,[25]а мы заметим, что истинная ценность древних латинских изречений — в том, что они содержат целую кучу значений вторых и третьих, не говоря уж о неисчислимом множестве возможных, вероятных, полускрытых и трудноопределимых, так что если перевести это наставление как призыв «Наслаждайся жизнью!», то получим нечто мелкое, дряблое и пресное, отбивающее охоту предпринять какие-либо усилия, чтобы попробовать последовать этому доброму совету. Вот поэтому мы воздерживаемся от перевода и упорно повторяем: Carpe diem, и чувствуем себя богами, отрешившимися от бессмертия, чтобы в полном и точном смысле этого выражения с толком и вкусом провести, не тратя его попусту, отпущенное нам в сей юдоли время.

Тем более, что неизвестно, сколько ещё его осталось. Радиоприемники и телевизоры включены теперь круглосуточно, ибо привычная сетка вещания изменена — в любую минуту может быть прервана передача и прочитан выпуск новостей, сводка последних известий, нарастающих как снежный ком: осталось триста пятьдесят километров, триста двадцать пять, сообщаем, что полностью завершена эвакуация населения островов Санта-Мария и Сан-Мигель, а на прочих она идет ускоренными темпами, осталось триста двадцать, на базе в Лажесе находится небольшая группа американских ученых, которые покинут её на вертолетах в самый последний момент, дабы с воздуха следить за столкновением, мы говорим «столкновение», воздерживаясь от определений и эпитетов, просьба португальского правительства включить нашего соотечественника в качестве наблюдателя в состав группы была отвергнута, осталось триста четыре километра, а сотрудники радио — и телередакций, отвечающих за развлекательные и образовательные программы, ломают себе голову над тем, что же выпускать в эфир: Классическую музыку, говорят одни, это соответствует драматизму ситуации, Это произведет гнетущее впечатление, возражают им, лучше бы что-нибудь полегче, французские шансонетки тридцатых годов, португальские фадо, испанские малагеньи и севильисы, и, конечно, рок и фолк, и побольше победителей конкурсов Евровидения, Подобное веселье оскорбит чувства людей, переживающих самые критические часы своей жизни, отвечают им поборники симфоний, Ну да, тогда давайте сплошной траурный марш запустим, огрызаются адепты эстрады, и спору этому не видно конца, осталось двести восемьдесят пять километров.

Жоакин Сасса включал свой транзистор лишь время от времени и ненадолго, хоть у него имелись запасные батарейки, но кто же знает, что завтра будет? — это самая ходовая фраза, она у всех на устах — но нетрудно предположить, что ничего завтра не будет, а, может, не будет и самого завтра, и вообще ничего, кроме смерти и разрушения, миллионов трупов, гибели половины Пиренейского полуострова, который уйдет под воду. Однако те минуты, когда приемник выключен, очень быстро становятся совершенно непереносимыми, а время делается физически ощутимым, плотным и вязким, застревает в глотке, стоит комом в горле, то и дело кажется, что вот сейчас и последует такой удар, что мы издали почувствуем его, и, не в силах выдержать подобное томление и напряжение, включает Жоакин Сасса свой прибор. И тогда раздается пленительный голос самой жизни, распевающей на разных языках про любовь и разлуку, и тогда все переводят дух, хотя за то время, которое потребовалось, чтобы сообщить нам: Милый мой Пантоха, мне без тебя так плохо, мы приблизились к смерти ещё на двадцать километров, но разве это имеет значение, если нас ещё не оповестили: Прямо по курсу Азоры! — так что можем ещё попеть.

Они сидят под деревом, в тени, только что окончили свою трапезу, а выглядят настоящими дикарями, да и ведут себя не лучше: такие разительные перемены за столь ничтожный срок: вот оно, отсутствие комфорта — грязная мятая одежда, мужчины обросли щетиной, нет, конечно, мы не осуждаем ни их, ни их подруг, чьи поблекшие от забот и тревог губы давно забыли вкус и цвет помады, быть может, в последние часы они причешутся, подкрасятся, подмажутся, ибо если прощание с жизнью, по их мнению, таких забот не стоит, то смерть надлежит встретить как полагается, Мария Гуавайра склонясь на плечо Жоакина Сассы, сжимает ему руку, две слезы повисли у неё на ресницах, но это не от страха перед тем, что случится, это любовь увлажнила глаза. Жозе Анайсо обнимает Жоану Карда, прикасается губами к её лбу, к зажмуренным векам, ах, если бы хоть этот миг взять с собой туда, куда я отправляюсь, о большем я и не прошу, один лишь миг, вот этот, не обязательно тот, когда звучат эти мои слова, можно другой, тот, что был раньше, за миг до него, за миг до того мига, который сейчас уже почти неотличим от всех прочих, но я не ухватил его, когда он длился, а теперь уже поздно. Педро Орсе встал и отошел прочь, седые волосы холодным блеском сверкают на солнце, тоже ведь нимб, не хуже, чем у спутников его. Пес понуро побрел следом. Но уйдут они недалеко. Теперь все стараются держаться вместе, поближе друг к другу, никто не хочет оказаться в одиночестве, когда пробьет час неизбежного. Конь, который, как уверяют ученые, — единственное животное, не знающее, что когда-нибудь умрет, испытывает настоящее блаженство, отдыхая после тяжелейших трудов и долгой дороги. Он жует солому, вздрагивает кожей, чтобы согнать мух, обмахивает длинным хвостом гнедой круп и, вероятно, не предполагает, что не будь всех этих событий, окончил бы свои дни в полумраке разрушенной конюшни, где все углы затянуты паутиной, вот уж воистину — не было бы счастья, да несчастье помогло.