Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

более и более, что изучением остяцкого можно заниматься и зимой, то и решил, наконец, после долгого колебания безостановочно продолжать путешествие в Туруханск, куда, как полагали, самоеды собрались уже. Только одни этнографические факты задерживали меня еще изредка на один какой-нибудь день на сборных, так называемых сугланных, местах остяков. Большая часть кочевников, разбивших свои станы на обыкновенных ярмарочных местах при устьях Сыма, Дубчеса, Подкаменной Тунгуски и Елогуя, были остяки и тунгусы. Самоедов встретил я впервые в Верхнем Имбатске при устье Елогуя. Они называли свое племя Ир-гум (старые люди)[156], сказывали, что вместе с тунгусами владеют рукавом Елогуя, который на их языке именуется Кёльду (Koldu), что зимой охотятся в пределах тазовской области, что по языку, нравам и образу жизни весьма сходны со своими соседями, живущими по Тазу. Все эти показания оказались впоследствии вполне справедливыми. Прежний же план мой — подняться из Имбатска вверх по Елогую и потом каким-нибудь образом пробраться к Тазу — я должен был оставить, узнав от елогуйских самоедов, что этот путь решительно невозможен, по крайней мере, летом. Засим я продолжал мое странствование вдоль по Енисею до Туруханска, куда и прибыл 7 (19) июня.

Баихинские, или туруханские, самоеды были уже тут, вскоре после моего приезда явились и карасинские, и тазовские, или тымско-караконские. При таком стечении народа мне, разумеется, было довольно дела в Туруханске. До сих пор я занимался, однако, по преимуществу тазовскими самоедами, потому что они недоступнее других, да и наречие их, хотя в сущности оно совершенно одно с наречием баихинских и карасинских самоедов, — гораздо чище. Из этого наречия Клапрот сделал пять особых наречий, означенных в его таблицах под рубриками: Мангазея, Туруханск, Таз, Карасей и Лаак. В этом разделении нужно сделать две важные поправки. Во-первых, кочующие близ Мангазеи самоеды, несмотря на его список слов, — чистые юраки, потому что граница между тымско-караконскими и юракскими самоедами — река Кудасей или сама ятазовская церковь, от которой считается еще три дня пути до прежней Мангазеи, или так ныне называемой часовни. Во-вторых, Клапрот сделал огромный промах, составивши особенное племя из лаакских, или гусиных, остяков и поселивши его близ Обского залива. Дело в том, что названием Лаак[157], или гусиных людей, имбатские остяки обозначают вообще всех самоедов, живущих по Тазу, Елогую и по притокам Ваха: Каралге (Корелка), Куль-Йогану и Сабуну. Для объяснения же этого названия замечу, что как тымско-караконские, так и баихинские, и карасинские самоеды распадаются на две большие отрасли: Лимбель-гум и Казель-гум[158], из коих (в Тазовском округе) первая принадлежит к Караконской, вторая — к Тымской управе. Название Казель-гум (окуньи люди), очевидно, относится к реке Тыму, по-самоедски Kasel-ki (Оку-нья река), с которой, по преданию, племя это переселилось на берега Таза. Караконские самоеды, как намекает и самое русское название, пришли от реки Karalg, или Karol-ki, т.е. Журавлиной реки (от Kara — журавль), и переменили свое настоящее название Karal-gum (журавлиные люди) на Limbel-gum (орлиные люди). Весьма вероятно, что енисейские остяки познакомились с этим племенем прежде, чем с другими, и назвали его гусиными людьми, может быть, во избежание высокопарного названия «орлиные люди»[159], а может быть, и по какому-нибудь другому поводу. Племя Казель-гум называет этих орлиных, гусиных или журавлиных людей и тетеревиными людьми (Sengel-gum), — все это вариации одной и той же длинной птичьей истории.

По устранении, таким образом, мнимых наречий лаакских остяков и мангазейских юраков из пяти наречий Клапрота остаются еще три: тымско-караконское, баихинское, или туруханское, и верхне-карасинское. Но и этого разделения нельзя принять, потому что баихинские и карасинские самоеды пришли от реки Таз, говорят тем же самым наречием, как и тазовские, за исключением некоторых вкравшихся русицизмов и незначительных звукоизменений, которые можно встретить почти в каждой юрте. Всего этого Клапрот, разумеется, и не подозревал, потому что большая часть указанных им различий основана или на описках (напр., bese вместо kuese, boggo вместо korgo), или на неправильном сопоставлении слов (напр., рука и указательный палец), или на смешении различных форм слова.

Давнее мое предположение о возможной связи тазовского наречия с томским подтверждается теперь на самом деле в гораздо большей степени, нежели я когда-либо мог думать. Вам покажется невероятным (однако ж это вполне верно), что тазовское наречие если не ближе, так, по крайней мере, столь же близко к нарымскому, как сие последнее к чулымскому. Познакомившись со всеми наречиями Томской губернии, не много найдешь уже здесь нового и уклоняющегося. Несмотря на то, для большего усовершенствования себя в самоедском языке я решил заняться здесь северным, или тазовским, наречием серьезно и занимался им целых шесть недель ежедневно с утра до вечера.

Через несколько дней все находящиеся здесь самоеды уезжают отсюда, вместе с ними отправляюсь и я далее вниз по Енисею. Поездка к Тазу теперь совершенно бесполезна, потому что в Туруханске я познакомился не только с самоедами, живущими по берегам этой реки, но и с живущими по отдаленнейшим ее притокам, каковы Паколы, Каралг, Ширта, Ратта и т.д. Правда, я не встречал еще юраков, но для них одних не стоит ехать к Тазу, их наречие весьма сходно с обдорским, уже исследованным мною, да к тому ж его можно изучать и по Енисею, и даже с большими удобствами, нежели в юракских юртах по берегам Таза. Но, кроме неслыханных трудностей и большой потери времени, я отказался, по крайней мере до времени, и по другим чисто ученым причинам, о которых упомяну после, от этой поездки и вместо того решил продолжать мое плавание вниз по Енисею с целью: 1) возобновить сделанное уже здесь знакомство с карасинскими самоедами в их собственных жилищах близ Карасинского зимовья, 2) познакомиться у Плахинского зимовья с юракским наречием, 3) заняться собственно так называемым самоедским в Дудинке и Толстом Носе. Покончу ли занятия последним на Енисее или потребуется еще поездка к востоку — этого я еще не могу решить. Во всяком случае можете быть уверены, что я не пожалею труда для исполнения честным образом данного мне поручения.

Во все время моего пребывания в Туруханске здоровье мое было довольно сносно, хотя и жил в сырых комнатах и диетой не могу похвастаться. Я слишком много ел и работал, и слишком мало делал движения. Здешние комары так докучливы, что, несмотря на все желание, нет возможности гулять на чистом воздухе без сетки из лошадиных волос, которой я просто не выношу, потому что и без нее страшно