Книга Евангельские мифы - Джон Маккиннон Робертсон

евангелии» — является позднейшей интерполяцией.

Надо полагать, что даже 6 первых глав «Учения апостолов» дошли до нас не в своем первоначальном виде, хотя они и лишены иезуистских черт. Вероятно, они были переработаны самими иудеями еще до того, как они попали в христианские руки. А что касается христианских корректоров и интерполяторов, то они столь же мало задумывались над внесением вставок в чисто иудейские главы «Учения», как мало они стеснялись интерполировать иезуистские главы его. Корректурная работа христиан над «Учением» обнаруживает несколько стадий. В 9-й главе введена сначала эбионистская формула — «Иисуса, раба твоего», и лишь позже под влиянием учения о «троице» в одиннадцатой главе появляется «сын». 11-я глава, которая совершенно свободно могла в первоначальном тексте следовать за 9-й, не упоминает совсем об Иисусе, так что «господь» в этой главе мог быть чисто иудейским термином, а еще вероятнее, просто позднейшей иезуистской интерполяцией, ибо фраза, в которой приводится «господь», является чистейшей тавтологией в отношении предыдущей. После десятой главы имя «Иисус» не упоминается больше ни разу, хотя термины «Христос» и «христианин» попадаются в 12-й главе, а выражение «евангелие господа нашего» — в 15-й главе. В 16-м (последнем) параграфе мы в пророчестве о конце мира находим такие, очень любопытные, слова: «Тогда явится искуситель мира в облике сына божьего». Христианская это фраза или иудейская? При самом критическом к ней отношении ее можно признать и иудейской, и христианской. Она могла быть написана и иезуистами, стремившимися скомпрометировать каких-нибудь новых мессий, она могла быть впервые введена в текст позднейшего издания «Учения» и иудеями, причем фраза эта могла быть направлена как раз против Иисуса. Первое предположение представляется нам, однако, более вероятным.

Как бы там все-таки ни было, а иудейское происхождение молитвы «Отче наш», как и всей остальной части Нагорной проповеди, совершенно бесспорно. Больше того, вся Нагорная проповедь или, по крайней мере, добрая половина ее, могла появиться в религиозном обиходе совершенно независимо от иудейских двенадцати апостолов. Павел ничего не знает о Нагорной проповеди: ни один из составителей посланий не цитирует ее, и не упоминает хотя бы о молитве господней. Можно ли поверить, что Павел или составитель посланий ни разу не упомянул бы «Отче наш», если бы только оно уже было в ходу у христиан его времени? Но если бы эта молитва была принята христианами несколько позже, то о ней все-таки существовало бы какое-нибудь сообщение. Очевидно, у ранних христиан не существовало вообще никакого представления о Нагорной проповеди, о молитве господней. «Отче наш» было вначале официально узаконенной иудейской молитвенной формулой, а Нагорная проповедь является мозаикой из разрозненных заповедей и изречений. В ее нынешнем виде она не могла быть произнесена никаким проповедником. Она столь же мало исходит от Павлова Иисуса, как и от самого Павла. Вышеупомянутый ортодоксальный ученый обмолвился признанием, которое подрывает в конец все ортодоксальное учение: «Наиболее ранние указания относительно молитвы господней, как о действительно употреблявшейся литургической формуле, имеются в так называемых «Установлениях апостольских», которые приводят ее целиком и делают ее обязательной от слова до слова исключительно для крещеных. Это правило действительно соблюдалось точнейшим образом». Но ведь «Апостольские установления» относятся к третьему или к четвертому веку, и, как предполагают американские издатели «Учения апостолов», они многим обязаны были вышеупомянутому более раннему документу. Таким образом, цепь наших доказательств оказывается безупречной и до сих пор нигде не обрывается.

XXXIX. Заповеди блаженства.

При рассмотрении «заповедей блаженства», помещенных в начале Нагорной проповеди и самым положением своим обнаруживающих литературный или литургический 9 характер всей компиляции, мы указали только на параллели из канонической или талмудической литературы иудеев. Проблема «заповедей» приобретает, однако, совершенно новое освещение, когда мы обращаемся к недавно открытому сочинению, к так называемому «Славянскому Еноху». Произведение это относится христианскими учеными к 1 — 50 гг. христианской эры. Оно наверное дохристианского происхождения. При чтении его нетрудно убедиться в том, что оно основано на каком-то дохристианском оригинале иудейского происхождения. В отличие от «эфиопской» «Книги Эноха» «Книга тайн» говорит отнюдь не о «сыне человеческом» или «Христе», хотя «Славянский Енох» во многом схож с «эфиопским» «Енохом». Однако, в этой «Книге тайн Еноха» есть замечательный штрих, который совершенно отчетливо обнаруживает следующее обстоятельство: не только мессианистские тенденции Нагорной проповеди могли существовать до того, как они появились у ранних христиан, но и самый стиль Нагорной проповеди, самая фразеология ее, — носят дохристианский характер. Евангельских заповедей блаженства девять, в «Славянском Енохе» (XLII, 64) мы находим тоже девять заповедей блаженства.

1. Блажен, кто благоговеет перед именем господа и неустанно служит пред лицом его и т. д.

2. Блажен, кто справедливо судит о людях не ради награды, а бескорыстно, ради самой справедливости: ему уготован справедливый приговор.

3. Блажен, кто одевает нагих и хлеб свой отдает голодным.

4. Блажен, кто заступается за сирот, вдов и всех обиженных.

5. Блажен, кто отвратился от шатких путей суетного мира и пошел по тропе, ведущей к жизни вечной.

6. Блажен, кто сеет семя справедливости: он пожнет в семь раз больше.

7. Блажен, в ком живет истина, кто истину говорит ближнему своему.

8. Блажен, у кого любовь на устах и кротость в сердце его.

9. Блажен, кто разумеет каждое слово господне, кто господа — бога славит и т. д.

Число девять было очевидно традиционным. Впрочем, в «Книге тайн» (LII, 2) мы имеем группу в 12 заповедей блаженства с антитезами («Блажен, кто... — «Проклят, кто...). Среди них мы находим такие заповеди:

«Блажен, кто собственную руку прилагает к труду».

«Блажен, кто творит мир и любовь».

Если бы христиане читали такого рода заповеди в своих евангелиях, если бы эти заповеди были преподнесены им в том архаическом переводе, которым характеризуются наши евангелия, то верующие с воодушевлением приписали бы и эти заповеди наряду с Нагорной проповедью божественному учителю. А между тем, кто же нынче станет сомневаться, что эти «заповеди блаженства» являются в стилистическом отношении продуктом литературной манеры, господствовавшей когда-то на Востоке? Можно ли сомневаться ныне, что и девять заповедей блаженства из так называемой Нагорной проповеди позаимствованы из какого-нибудь широко распространенного списка заповедей, бывшего под рукой у христианского компилятора евангелий?

ХL. Женщина, взятая в прелюбодеянии.

Быть может, ни один из евангельских рассказов так много не способствовал утверждению представления об Иисусе, как о небывалом, единственном в своем роде, учителе нравственности (на самом-то деле это представление ни на чем не основано), как рассказ об афронте, полученном