Книга На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен

У вас теперь такие дорогие цены. Антрекот 75 коп. Когда-то дешевле было. — Когда она произнесла последнюю фразу, я почувствовал, что во мне что-то оборвалось. — Право, не знаю, на чем остановиться. На шницеле-паприк, на антрекоте, на пожарских котлетах, на поросенке с хреном или беф-строганове? — Я положительно глазам не верил. Она, скромная Лелечка, так смаковала меню и так свободно ориентировалась в нем, как кутила. Глаза ее при этом блестели и губы облизывались, как у обжоры. — Дайте мне беф-строганов. А тебе, Шурочка, что? — Ничего. — Так только беф. Человек! — Слушаю-с. — Лелечка взбила рукой свой "пассаж", прическа ее так называлась, поправила красный галстук и говорит мне: "Не правда ли, котик твой — умница?" — О, да! — ответил я и прикусил губы. За соседним столом сидел армейский офицер с орлиным носом. Лелечка метнула в него глазами, как бумерангом. Он покрутил ус и улыбнулся ей. Она улыбнулась тоже. Я ужаснулся, наступил ей на ногу и говорю шепотом: "Как тебе не стыдно, бросать на незнакомого человека такие взгляды?" — Вот ерунда. А он недурной, право. Знаешь, на кого он похож? Впрочем, ты не знаешь. На дядю Колю. — У меня вторично что-то оборвалось внутри. Непорочные ангелы в белых платьях заиграли "Боби". Вам, конечно, знаком этот гнусный мотив? Кто теперь не знает его! Леля, как услышала, давай подпевать "О, либер Боби" и аккомпанировать себе вилкой по тарелке.

Я побледнел и схватил ее за руку: "Лелечка! Ты — в своем уме?! Ведь кругом — люди. Что они скажут?" — Начхать мне на общественное мнение! — получился ответ. — Я руками развел. Она посмотрела потом наверх, на галерею и спрашивает, щуря левый глаз: "А знаешь, что там, наверху?" — Что? — Отдельные кабинеты. — А ты почему знаешь? — Знаю, — и она громко засмеялась. Не понравился мне этот смех. Официант тем временем принес закуски и водку. Она придвинула к себе все закуски, выжала над икрой лимон, сделала себе толстый бутерброд и налила до краев рюмку водки. Не успел я глазом моргнуть, как она с шиком опрокинула в рот рюмку, отставила ее и тотчас же, точно кто-то гнал ее в шею, наполнила. Я опять руками развел. — Удивляешься? — спросила она лукаво. — Не удивляюсь, а поражаюсь. — А я могу, — похвасталась она, — выпить семь рюмок водки, три кружки, не маленьких, а больших, пива и пять рюмок ликеру. — Новый талант. — Не новый, Шурочка, а старый. А ты слышал новый анекдот: "Поль, ты не потеряешь ко мне уважения?" или этот: "Послушайте, Жорж. Да дайте, наконец, людям спать". Славные анекдоты. — И она стала рассказывать. — Довольно! — оборвал я ее. — Какая мерзость! Какой цинизм! Фи! — И я отодвинулся от нее. — Скажите, пожалуйста, какая невинность! — и она с прежним шиком опрокинула в рот четвертую рюмку. Истребив почти все закуски, она стала разглядывать в лорнет публику и расцвела вдруг. Ей поклонился какой-то франт в белых штанах, таких же туфлях, в розовой рубахе, с широким кожаным поясом. Он сидел с несколькими молодыми людьми и какой-то женщиной. Она закивала ему головой. — Кто этот фрукт? — спросил я. Франт не понравился мне. У него было пошлое, нахальное лицо. — Какой ты ехидный, — обидчиво ответила Леля. — Вовсе не фрукт. — А кто? — Мишель. — Поклонившись ей, Мишель сорвал с горла салфетку, бросил ее на стол, подтянул свои белые штаны и подошел к нам. — Сколько лет, сколько зим! — встретила его Леля. — Как вы выросли! Какие у вас пышные усы! А кто та дама, что сидит с вами? — Тетя. — Тетя?! Ха, ха, ха! Ах вы, шалун! знаем, какая тетя. Позвольте представить вас. Это мой муж, а это Мишель, Михаил Петрович Шпунтиков. Друг детства. Вместе в одном дворе жили, в дыр-дыра, жмурки, "гуси-гуси домой, волк за горой" и в папашу и мамашу играли. Помните? Хорошее это было время. Может быть, подсядете к нам? — Рад бы, Елена Васильевна, да не могу. Компания. — А этот в чесунчовом пиджаке, что рядом с вами за столом сидит — кто? — Саша. — Неужели Саша? Господи! Еще один хороший знакомый! — Мишель улыбается и говорит: "И Сеня здесь". — И Сеня?! Вот не ожидала. Вся, стало быть, компания. Попросите их сюда. — Сейчас.

Рассказчик сделал опять небольшую паузу.

— Можете себе представить мое положение? — Что же это ты, мать моя, говорю я ей в сердцах, — с каждым встречным знакомишь меня? Не смей больше ни с кем знакомить. — А, ты сцены устраивать? — Вовсе не сцены, а я просто не желаю новых знакомств… Чем больше в лес, тем больше дров. Постепенно я стал открывать в Леле все новые и новые таланты. Оказалось, что Леля — такая же популярная особа в Одессе, как "Дюк". У нее — масса знакомых. По бульвару идем, ей кланяются. По Дерибасовской — опять кланяются, в театре — тоже. Котелки, студенческие и морские фуражки, шляпы, цилиндры так и мелькают в воздухе, как пчелы. Кланяются и подходят к ней. Она моментально знакомит меня и сейчас же со вздохом и улыбкой во все лицо припоминает прошлое: "А помните, Ваня или Степа, как вы гнались за мной на треке, и я полетела? А помните, как вы хотели поцеловать меня, а я вас веером по носу? А помните, как мы вместе с вами у подъезда городского театра овацию Арамбуро устроили?" — Я все слушаю, скриплю зубами и палкой сбиваю по пути камешки. Она прерывает на минуту свои трогательные воспоминания и спрашивает: "Шурочка, чего ты такой скучный? Может быть, ты устал и ножки у тебя болят? Присядь. А мы со Степой пройдемся еще немного. Мы так долго не видались с ним. Хочется наговориться". — Не желаю. — Не желаешь, так не надо. А вы бы, Степочка (извините за то, что я вас Степочкой называю, по привычке. Ведь я вас гимназистом знала), когда- ни-будь пожаловали бы к нам в гости. Право. Запросто. Шурочка очень рад будет. Не так ли, Шурочка? Кстати, поиграете с ним в шахматы. — И вот являешься однажды домой на обед усталый, разбитый и застаешь Мишеля. Сидит он в своих белых штанах за столом, курит папиросу за папиросой и свежие анекдоты рассказывает. А она так и покатывается. — Наконец-то пришел, — говорит она мне. — Гадкий, злой котик. Я так соскучилась по тебе. Садись. — Я сажусь, накрываюсь салфеткой и погружаю нос в суп. Ем и слушаю. Они опять принимаются за свои воспоминания. — А помните, — говорит она, — как вы, Мишель, послали мне с голубком письмецо с парохода "Тургенев" во время