Книга Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов

двойник этот, взялся, все тот же роковой маятник будет по-прежнему раскачивать Россию. Это, конечно, совсем другая тема. И она требует отдельного разговора. Здесь скажу лишь, что есть два кандидата на должность двойника. Первый, конечно, Орда. Эта версия вовсю эксплуатируется русскими националистами, опирающимися на изыскания Льва Гумилева, согласно которым никакого завоевания Руси и монгольского ига не было, а было ее «добровольное объединение с Ордой против западной агрессии». Русь таким образом, говорят они, была сначала частью «славяно-монгольской» Орды, а затем, когда Орда развалилась, попросту ее заменила. Иначе говоря, Россия изначально евразийская империя. И любые попытки превратить ее в нормальное европейское государство лишь искалечили бы ее «культурный код». Это объясняет, например, декларацию Михаила Леонтьева: «Русский народ в тот момент, когда он превратится в нацию, прекратит свое существование как народа и Россия прекратит свое существование как государство».

Второе объяснение двойника предложено в первом томе моей трилогии. Исходит оно из фундаментальной дихотомии политической традиции русского средневековья. Согласно этой гипотезе, опирающейся на исследования Ключевского, в древней Руси существовали два совершенно различных отношения сеньора, князя-воителя — или государства, если хотите, — к «земле» (так называлось тогда общество, отсюда Земский собор). Первым было его отношение к своим дворцовым служащим, управлявшим его вотчиной, и кабальным людям, пахавшим княжеский домен. Это было вполне патерналистское отношение хозяина к холопам. Не удивительно, что именно его отстаивал в своих посланиях Курбскому Грозный. «Все рабы и рабы и никого больше, кроме рабов», как описывал их суть Ключевский. Отсюда и берет начало двойник — холопская традиция России.

Совсем иначе, однако, должен был относиться князь к своим вольным дружинникам, служившим ему по договору. Эти ведь могли и «отъехать» от сеньора, посмевшего обращаться с ними, как с холопами. Князья с патерналистскими склонностями по отношению в дружинникам элементарно не выживали в жестокой и перманентной междукняжеской войне. Достоинство и независимость дружинников имели, таким образом, надежное, почище золотого, обепечение — конкурентоспособность сеньора. И это вовсе не было вольницей. У нее было правовое основание — договор, древнее право «свободного отъезда». Так выглядел исторический фундамент конституционной традиции России. Ибо что, по сути, есть конституция, если не договор между «землей» и государством? И едва примем мы это во внимание, так тотчас перестанут удивлять нас и полноформатная Конституция Михаила Салтыкова 1610 года, и послепетровские «Кондиции» 1730-го, и конституционные проекты Сперанского и декабристов в 1810-е, и все прочие конституции — вплоть до ельцинской. Они просто НЕ МОГЛИ не появиться в России.

Актуальные политические выводы, следующие из двух этих схематически очерченных выше объяснений происхождения двойника, противоположны. Первое — это приговор, не подлежащий обжалованию. А второе вполне укладывается в формулу «испорченная Европа». Причем «порча» эта не в средневековой дихотомии. Память о ней давно бы исчезла, когда бы не обратил в холопство всю страну Грозный царь и не ЗАКРЕПИЛ «порчу» в долгоиграющих институтах — фундаменталистской церкви, крепостничества, «сакрального самодержавия», политического идолопоклонства, общинного рабства, военно-имперской государственности.

История, однако, «порчу» эту снимает. Медленнее, чем нам хотелось бы, но снимает. Вот смотрите. В 1700 году исчезла фундаменталистская церковь, в 1762-м — всеобщее холопство, в 1861-м — крепостничество, в 1917-м — «сакральное самодержавие», в 1953-м — политическое идолопоклонство, в 1993-м — общинное рабство. Осталась имперская государственность.

Может ли быть сомнение, что обречена и она? В порядке дня последнее усилие европейского «гена» России.

История учит нас не впадать в отчаяние. Ни при каких обстоятельствах. Меня убедил в этом Чаадаев. Но сумел ли я, в свою очередь, убедить в этом читателя?

Приложение 3

М. Аркадьев

доктор искусствоведения, профессор Хунанского института науки и технологии (Китай)

 ЗАМЕТКИ ПОСТОРОННЕГО ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ А. ЯНОВА

Эссе Александра Янова «Зачем России Европа?» — концентрированный раствор, сгусток идей его знаменитой исторической трилогии. Этот концентрат уникален по насыщенности, ясности и обезоруживающей точности. Я не знаю (может быть, от недостаточной осведомленности) ни одного примера в мировой историографии и исторической публицистике, где бы драматическая история страны и ее, истории, смысл были изложены на нескольких страницах с такой силой и полнотой. Рискну предположить, что чтение, понимание и проживание этих нескольких страниц могут оказаться во многих отношениях важнее и эффективнее изучения многих томов отечественной истории, написанных за последние полвека.

Янов уникален в том, что открыл для русского и мирового читателя совершенно новую Россию, Россию забытую, но обжигающе, обнаженно актуальную и живую. Янов нас, его читателей и собеседников, научил быть непосредственными участниками российской истории, ее осознавшими себя деятелями, причем как в самом акте понимания, так и в акте осознанного политического выбора. Понятие истории обнажается в его работе в самой своей сути — как одновременное существование нас самих в живом прошлом, полном трагических альтернатив, и как нравственный выбор, как интеллектуальное и политическое сопротивление в уже почти катастрофическом настоящем. Основная дилемма России стоит перед нами опять во всей ее очевидности и неизбежности, как она стояла в эпохи всех переломов в истории нашей страны.

Главное открытие Янова — это открытие фундаментальной и неискоренимой европейской, а именно североевропейской идентичности России. Это открытие в своей радикальности противоречит практически всем известным отечественным и зарубежным историческим интерпретациям. Янов называет этот сложившийся в российской и зарубежной историографии с его точки зрения ложный интерпретационный консенсус «правящим стереотипом».

Титаническая попытка разбить этот мировой стереотип, предложить историческую теорию, объясняющую все доступные нам факты, а не только тенденциозно отобранную их часть, делает Янова, по моему убеждению, самым крупным явлением отечественной историографии последнего столетия, если считать с Ключевского, что вполне естественно, учитывая признание самого автора в прямом наследовании его линии. Важнейшими фигурами этой линии являются также П. Я. Чаадаев и В. С. Соловьев.

Янов выстраивает нетривиальную двойную, и потому чрезвычайно действенную «аксиоматическую систему», которая позволяет ему последовательно расшифровать турбулентную динамику российской истории от самого ее начала вплоть до сегодняшних событий. Его история, непосредственно вовлекает нас в исторические коллизии, в реальную историческую драму. Драму, к которой мы как ныне живущая и действующая часть истории не только имеем неизбежное географическое и культурное отношение, но и которую творим в данный момент, осознанно принимая на себя альтернативы, которые всегда стояли и стоят опять перед Россией и нами — здесь и сейчас. Более того, сегодняшние предвоенные, уже, по сути, военные события оказываются непосредственным, трагическим и бесспорным экспериментальным подтверждением исторической теории Янова, первой известной мне исторической теории, оказавшейся способной совершить невозможное: точно спрогнозировать живую историю, ее динамику, структуру