Книга Уроки агенту розыска - Алексей Федорович Грачев

у Тимохи Огурца с Мичурой. Вот как и ты тоже случайно наткнулся на них. Шел по Соленому ряду да и ковырнул носок сапога. А Тимоха-то рядом — дай, думаю, зайду, прихватит гвоздиком в два счета. Зашел, а у него гости за столом, набивают животы. Увидели меня, вскочили, а по рожам вижу, что вскочили неспроста — уж больно глаза рыскали туда и сюда. Ну, говорю я им, — чует кошка, чье мясо съела, — пойдемте в сыскное. И пошли, как бычки на веревочке, да по дороге, без моей подсказки, наболтали, как провернули дело да где. А потом как дошло, что я и не думал о них, когда шел по сапожному делу, что на мульку взял их уж и ругали себя, просто волосы рвали на себе. Так к чему я все это говорю? Уж где хорошо залечь, так у Тимохи. Дом в самом закутке, прикрыт отовсюду. А потом там всяких пристроек-сараек тьма, так что не зная, в два счета дорогу потеряешь и не догонишь.

Мимо окон, во двор, проехала подвода, на которой сидел, дрыгая ногами, извозчик в дождевой накидке. Следом за ним, туда же, прогромыхала бочка с нечистотами. Ассенизатор — старик с белой бородой, в фуражке, с высокой тульей, в балахоне, похожем на поповскую рясу, впритруску семенил рядом с бочкой, волоча за собой длинный ивовый прут.

Они тут же появились в трактире. Заплатили за чайник Ивану Евграфовичу и, сев в другом углу, заговорили о чем-то, близко сталкиваясь головами. Кажется, даже бранились, потому что к стаканам притрагивались редко, помахивали кулаками, а лица были сердиты и неприветливы.

— Этот вон старик, — сказал Семен Карпович, — до революции знатно жил. Пароконных бочек целый обоз имел.

— Пойдемте, Семен Карпович, — попросил тихо Костя, испытывая какое-то беспокойство и терзаясь угрызениями совести от того, что они сидят, пьют чай, едят даже бутерброды с сыром, в то время как их товарищи кто где сейчас шлепают под дождем. — К этому Тимохе, как вы сказали… Может, и правда кто-то у него прячется, возьмем тогда.

— Погоди, — негромко и раздраженно оборвал его Семен Карпович, — некуда спешить. Есть кто там — нас дождется. Воры — они ведь тоже любят в тепле посидеть. А я вот вчера про себя раздумывал всякие думы…

Смотрел он теперь на улицу, на гостиницу «Царьград», на ее окна, залитые мутными потоками воды, на ее крышу, как горушка, на подъезд с мраморной широкой ступенью. Изредка дверь открывалась, выпуская людей. Прошел военный с саблей на боку и шлеме, побежала девушка в высоких ботах, вышли два мужчины в очках с портфелями — важные. Эту важность даже не нарушил и дождь — шли по улице медленно, разговаривая о чем-то оживленно. И тотчас же вслед за ними на тротуаре появился Ваня Грахов, гнавший в угрозыск задержанную женщину. Была женщина простоволоса, с испитым болезненным лицом, одета в длинное и поношенное пальто, опорки на босу ногу. Шла быстро, клонясь вперед, как разыскивая что-то на дороге. Проплыло за окном лицо Вани — мокрое, недовольное и какое-то даже виноватое. Семен Карпович оглянулся на Костю, выпятил насмешливо губу, как бы говоря этим «видишь кого берут агенты», но речь завел неожиданно о другом.

— Ты вчера домой спать, а я на станции был, — звучал глухой, какой-то сонный голос. — Да посмотрел заодно, как красноармейцы садятся в теплушки. Мальчишки совсем, а лица острые, глаза горят, как у тифозных, молчат все, в ружья вцепились. Такие сто лет будут воевать. Их режь, коли, стреляй, а они будут вставать и снова их режь и коли, да не прикончишь. И тяжко стало у меня отчего-то на душе. Голова как не своя и все в тумане. В затылок всю ночь кровь полоскала, того и гляди прошибет кости и, веришь ли, всплакнул я даже. Всплакнул и тут вот всю свою жизнь стал припоминать. Село, где родился, мать с отцом, как приехал вроде тебя в город и поступил к Бибикову в ученики. Как носился я сломя голову. Вроде пупсика — брось палку, а я принес. Брось в другую сторону — опять принес и получил обглоданную кость со стола. Бывало, толстосумам-господам золото возвращали, а в награду на фунт чесночной колбасы да штоф водки. Как-то нашел кож на тыщу, наверное, сапог одному торговцу, а он мне в подарок поношенные сапоги преподнес. И пришлось еще спасибо говорить ему за них. А кто это они, господа-то? Узнавал по долгу службы. И вижу — фью… Едет по улице в ландо барыня — гляди-ка народ — расфуфырена, важна, надменна. Императрица Екатерина, да и только. А я знал, какая цена ее надменности в этой вот гостинице «Царьград», когда приезжали дельцы, от которых ее фабричонка зависела. Еще глядишь — фунты-нун-ты-карета, усы нафабрены, цилиндр на голове, трость с золотым набалдашником.

А это спекулянт Кирюха, тот самый, что на толкучке мы с тобой прихватили недавно. Или та вон госпожа Добрецкая с внучками. Или Сеземов возьми — картежник, вор интеллигентный, плевый человечишко и с виду-то. А гонор — кто я. Тогда вот в первый год войны обшарил я все это красное заведение от угла до угла, искал его пропавшее портмоне. Все мятые постели одну за другой перетряхнул, все причиндалы девок перетряс. А он в благодарность меня по губам съездил, да как еще съездил-то. Вот этих нижних зубов нет по его милости…

— Что ж вы, — хмуро сказал Костя, — так он вас, а вы с ним в номере, в «Царьграде», тогда по-вежливому. Хотя надо было бы в Чека, оказывается, вести…

Семен Карпович чмокнул губами.

— То-то и оно. Документы у него в порядке были. За что его возьмешь, командир.

Он с грустью глянул на Костю:

— Мой круг закончился. И уходить пора из сыска, раз нет доверия. Вон как вы вчера, а я пасьянс раскладывал.

— А давно надо было бы, — продолжал уже угрюмо, — по-другому начинать жить. Ее бы, Инну-то, обшарить там в номере самому, наверняка за лифчиком был кокаин. Да и в каторжную тюрьму, чтобы парашу носила и чистила, чтобы с проститутками вповалку блох кормила. А его по морде бы тоже, да не кулаком, а рукоятью.

Он оглянулся, подозвал Ивана Евграфовича и сунул ему в карман несколько бумажек.

— Помилуй бог, — застонал Иван Евграфович, — зачем эти обои. Вы же знаете, что на них ржавый, погнутый гвоздь только купить можно. Ведь я же добром… Обижаете вы меня всякий раз, ох как обижаете.

— Ну, предложить в обмен мне тебе нечего, — подымаясь со стула, проговорил озабоченно уже Семен Карпович, — разве что