Книга Испытание смертью или Железный филателист - Шуммит Датта Гупта

— Совсем нет, — смутился Алексей.

— Имейте в виду, чтобы поддержать беседу в хорошем обществе, необходимо изучить историю искусства. А где же вы учитесь?

— В Институте международных отношений, — гордо объявил Алексей. — Я — будущий дипломат.

— Институт международных отношений… это на Метростроевской улице, бывшей Остоженке?

— На Метростроевской.

— Давайте знакомиться. Я — Илья Григорьевич, — протянул он руку и полушутя, полусерьезно добавил: — Крепкое рукопожатие. Если наша дипломатия окажется в таких руках, то я спокоен за державу.

— Очень хотел попасть на открытие этого памятника месяц назад, но не получилось. Никогда не видел, как открывают памятники, — посетовал Алексей. — Зачем же они открыли памятник Долгорукому в день рождения Пушкина?

— А с этим памятником все несуразно! Сталин, когда посмотрел макет, попенял скульптору Орлову. «Почему у вас, товарищ Орлов, Долгорукий сидит на кобыле? Жеребец подчеркнет мужественность основателя Москвы», — посмеиваясь, рассказал Илья Григорьевич. — И ему сделали «мужественность» такой величины, что Никита Сергеевич Хрущев предложил перенести его с такой «мужественностью» поближе к Новодевичьему кладбищу!

Алексей растерялся от такого фамильярного обсуждения руководителей страны и решил уйти от темы:

— А прежде тут было пусто?

— Это место проклятое. До революции здесь стоял прекрасный монумент генералу Скобелеву. Его уничтожили в соответствии с ленинским планом монументальной пропаганды, Скобелев ведь служил царизму, — подмигнул собеседник и пыхнул трубочкой. — А вместо него поставили высоченный трехгранный обелиск в честь советской конституции. Он простоял год в одиночестве, а потом к нему добавили статую Свободы, которую лепили с племянницы Станиславского.

— Прямо вот на этом месте? — недоумевал Алексей, в его сознании не умещалась такая чехарда.

— Прямо на этом. Но тогда в Москве появился анекдот. «Почему Свобода именно против Моссовета? Потому что именно Моссовет против свободы!» — засмеялся человек. — Этот анекдот и атмосферные осадки решили судьбу Свободы — памятник был из недолговечных материалов и к концу тридцатых уже разваливался. Так что перед войной его взорвали однажды ночью под предлогом расчистки площади.

— Потрясающая история! Спасибо! — Алексей учился дипломатии и отвечал собеседнику по правилам этикета.

— Мариенгоф написал тогда: «Площадь… меняла памятники, как меняет мужей современная женщина…» И если Скобелев и Свобода вытягивали правую руку вверх, то Долгорукий почему-то показывает ею вниз, — усмехнулся Илья Григорьевич. — Рад был позабавить вас историей, а теперь, Алексей, мне надо на телеграф, отправить поздравительную открытку. — И протянул руку для прощания.

— Илья Григорьевич, вы позволите проводить вас? — спросил Козлов. — Я ведь тоже шел на телеграф, отправить письмо бабушке с дедушкой. Мне сказали, что с Центрального телеграфа письма доходят быстрее, чем из почтового ящика.

— Идемте, — кивнул собеседник, и они двинулись через улицу Горького. — Издалека приехали покорять столицу?

— Из Вологды. А сейчас прочитал на памятнике, что Москва и Вологда одногодки! — поделился Алексей. — Я с детства замечаю все детали и запоминаю все цифры, надо мной даже смеялись. Представляете, я родился в один день с товарищем Сталиным — двадцать первого декабря! Вырос в Вологде, где он был в ссылке. С детства мечтал его увидеть, а приехал в Москву именно в год его смерти, в 1953 году…

— Вы видите в этом какие-то знаки судьбы?

— Конечно! — Алексей оглянулся, перед тем как признаться в сокровенном. — Вы первый, кому я это говорю. Потому, что вы похожи на моего любимого учителя. Дата смерти товарища Сталина — пятое марта пятьдесят третьего года. Если написать цифры по порядку, получится 5353. А Институт международных отношений, куда я поступил в пятьдесят третьем году, стоит по адресу Метростроевская, пятьдесят три! Как вы думаете, что это значит?

— Я думаю, — собеседник замялся, — что вы интересно мыслите, интересно сопоставляете факты, и это значит, что вас ждет интересная судьба. Тем более что сейчас страна начинает отворять двери миру, и вашему поколению гарантирована очень интересная жизнь!

— Вы это в том смысле… — несмело спросил Козлов.

— Именно в том смысле, что после ухода товарища Сталина у советских людей, особенно у таких, как вы, появится возможность хотя бы узнать, как выглядят другие страны. Как я люблю шутить: «Увидеть Париж и умереть!»

— А вы видели Париж? — с подозрением спросил Алексей и подумал, уж не шпион ли перед ним и не выболтал ли он ему какую-нибудь государственную тайну.

Ведь так подходить, называть «на вы», знать столько информации о памятнике, панибратски говорить о товарище Сталине и Хрущеве, курить трубку, да еще восхвалять империалистическую Францию, может только шпион! Алексей решил понаблюдать за ним до конца.

В младших классах они учили стихотворение Долматовского «Коричневая пуговка», и все школьное детство Козлова дразнили строчками из него.

Коричневая пуговка валялась на дороге.

Никто не замечал ее в коричневой пыли,

Но мимо по дороге прошли босые ноги,

Босые, загорелые протопали, прошли.

Ребята шли гурьбою по солнечной дороге,

Алешка шел последним и больше всех пылил.

Случайно иль нарочно, он сам не знает точно,

На пуговку Алешка ногою наступил.

Он поднял эту пуговку и взял ее с собою,

И вдруг увидел буквы нерусские на ней.

Ребята всей гурьбою к начальнику заставы

Бегут, свернув с дороги, скорей, скорей, скорей!

…………

Вот так шпион был пойман у самой у границы.

Никто на нашу землю не ступит, не пройдет.

В Алешкиной коллекции та пуговка хранится,

За маленькую пуговку — ему большой почет!

Юный Алексей злился на дразнилки, но так или иначе они сформировали в нем привычку не ротозействовать а постоянно анализировать поведение незнакомых людей чтобы обнаружить шпиона, как его тезка у Долматовского. Тем более что страна была глубоко поражена шпиономанией.

Они остановились у телеграфа, Илья Григорьевич повернулся к памятнику Долгорукому и задумчиво сказал:

— Представляете, площадь меняла название вслед за памятником. И была то Тверской, то Скобелевской, то Советской… Я очень люблю эту улицу, но до сих пор не привыкну к ее новому лицу. У сталинской реконструкции был гигантский аппетит, она не только раздвинула дома, но и проглотила гостиницу «Дрезден».

Алексей не понял, что «раздвинутые дома» означают жуткий проект расширения главной улицы страны, когда заключенные растаскивали многотонные дома на нынешнюю ширину.

— Как я любил «Дрезден» до эмиграции, — вздохнул Илья Григорьевич, и Алексей понял, что шпион, наконец, проговорился. — В ней останавливались Тургенев, Некрасов, Островский. Чехов здесь встречался с Горьким и Станиславским. Суриков прожил последний год жизни… Зайдите как-нибудь в здание Главмосстроя. Там еще можно найти остатки великолепия «Дрездена».