Книга Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923 - Георгий Чернявский

Именно этот договор и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам: приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию, признавал, что война с Германией неизбежна, что Петроград и Москву, скорее всего, придется отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что передышка всего-то может продлиться день. Но левые коммунисты из этого выводили, что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка, пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно, отхода от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с Лениным.

С ответной речью выступил Бухарин. Он сказал, что русская революция будет либо «спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала». О мирном сосуществовании поэтому говорить не приходится. Выгоды от мирного договора с Германией иллюзорны. Прежде чем подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным передышка. Ленин утверждает, что она «нужна для упорядочения железных дорог», для организации экономики и «налаживания того самого советского аппарата», который «не могли наладить в течение четырех месяцев».

Бухарин считал, что, «если бы была возможность такой передышки», левые коммунисты согласились бы заключить мир. Но если передышка берется только на несколько дней, то «овчинка выделки не стоит», потому что в несколько дней разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни Либкнехт. «Чем дальше неприятель будет продвигаться вглубь России, тем в более невыгодные для него условия он будет попадать». «Возможна ли теперь вообще война? — спрашивал Бухарин. — Нужно решить, возможна ли она объективно или нет». Если возможна и если она все равно начнется «через два-три дня», для чего покупать «такой ценой этот договор», наносящий неисчислимый вред и шельмующий советскую власть «в глазах всего мирового пролетариата»? [520]

В ответ Ленин признал, что «на девять десятых» согласен с Бухариным, что большевики маневрируют «в интересах революционной войны» и в этих пунктах имеется «согласие обеих частей партии», а спор только о том, «продолжать ли без всякой передышки войну или нет». Ленин указал также, что Бухарин напрасно пугается подписи под договором, который, мол, можно разорвать в любой момент: «Никогда в войне формальными соображениями связывать себя нельзя», «договор есть средство собирать силы». «Революционная война придет, тут у нас разногласий нет». Но пока что пригрозил отставкой в случае отказа съезда ратифицировать передышку [521].

В прениях по докладам Ленина и Бухарина выступил Урицкий, сказавший, что Ленин «в правоте своей позиции» не убедил. Можно было бы добиваться продолжительной передышки. Но «успокоиться на передышке в два-три дня», которая «ничего не даст, а угрожает разрушить оставшиеся железные дороги и ту небольшую армию», которую только что начали создавать, – это значит согласиться на «никому не нужную, бесполезную и вредную передышку с тем, чтобы на другой день, при гораздо более скверных условиях», возобновлять войну, отступая «до бесконечности», вплоть до Урала, эвакуируя «не только Петроград, но и Москву», поскольку, как всякому очевидно, «общее положение может значительно ухудшиться». Урицкий не согласился и с ленинским сравнением Брестского мира с Тильзитским. «Не немецкий рабочий класс заключал мир в Тильзите, – сказал он, – подписала его другая сторона. Немцам пришлось принять его как совершившийся факт». Урицкий предложил поэтому «отказаться от ратификации договора», хотя и понимал, что разрыв с Германией «принесет вначале на поле брани целый ряд поражений», которые, впрочем, «могут гораздо больше содействовать развязке социалистической революции в Западной Европе», чем «похабный мир» Ленина [522].

Бубнов указал, что в момент, когда «уже назрел революционный кризис в Западной Европе» и «международная революция готовится перейти в самую острую, самую развернутую форму гражданской войны, согласие заключить мир» наносит непоправимый «удар делу международного пролетариата», перед которым в настоящее время «встала задача развития гражданской войны в международном масштабе», задача «не фантастическая, а вполне реальная». В этом и заключается содержание лозунга «революционная война». Ленин же с левых позиций октября 1917 г. перешел на правые и ссылается теперь на то, что «массы воевать не хотят, крестьянство хочет мира». «С каких это пор мы ставим вопрос так, как ставит его сейчас тов. Ленин?» — спрашивал Бубнов, намекая на лицемерие Ленина [523].

Точку зрения сторонников передышки подверг критике Радек. Он назвал политику Ленина невозможной и неприемлемой, указав, что большевики никогда не надеялись на то, что «немецкий империализм оставит нас в покое». Наоборот, все исходили из неизбежности войны с Германией и поэтому «стояли на точке зрения демонстративной политики мира, политики возбуждения масс в Европе». Такая политика советского правительства «вызвала всеобщую забастовку в Германии» и «стачки в Австрии». Даже сейчас, после совершившегося германского наступления, Радек считал, что противники подписания мира были правы, когда утверждали, будто «крупных сил у немцев нет» и немцы готовы пойти на соглашение «без заключения формального мира» (о чем писала германская пресса). Радек сказал, что планы объявления партизанской войны против германских оккупационных войск не были фразой и, если бы большевики оставили Петроград и отступили в глубь страны, они сумели бы «создать новые военные кадры» за три месяца, в течение которых немцы не смогли бы продвигаться в глубь России «ввиду международного положения, ввиду положения дел на Западе» [524].

Выступивший против подписания мира и за революционную войну Рязанов фактически обвинил Ленина в измене. Эвакуация Петрограда возможна как эвакуация учреждений, сказал он. «Всякая попытка сдать этот Питер без сопротивления, подписав и ратифицировав этот мир», была бы «неизбежной изменой по отношению к русскому пролетариату», поскольку «провоцировала бы немцев на дальнейшее наступление». Ленин, – продолжал Рязанов, – готов отдать «Питер, Москву, Урал, он не боится пойти во Владивосток, если японцы его примут», готов отступать и отступать; «этому отступлению есть предел». Противник заключения мира A.M. Коллонтай указала, что никакого мира не будет, даже если договор ратифицируют; Брестское соглашение останется на бумаге. Доказательством этому служит тот факт, что после подписания перемирия война все равно продолжается. Коллонтай считала, что возможности для передышки нет, что мир с Германией невероятен, что создавшуюся ситуацию следует использовать для формирования «интернациональной революционной армии» и, если советская власть в России падет, знамя коммунизма «поднимут другие» [525].