Книга Vita Nostra. Работа над ошибками - Марина и Сергей Дяченко

Она вспомнила о Стерхе и уцепилась за эту мысль, как за спасательную веревку. «Он мне поможет, — думала Сашка, — стуча зубами. Всего-то и надо провернуть обратно коротенькое временное кольцо. Работа над ошибками. А потом пусть ругает, бьет ее, пусть делает что хочет; до занятия пять минут. Три минуты. Две. Одна».

х х х

— Простите, Николай Валерьевич, я опозда…

За окнами было темно, и стекла казались плоскими черными зеркалами. Сашка стояла в дверях четырнадцатой аудитории, а на месте Стерха за преподавательским столом сидел Физрук, массивный, будто космический скафандр, и очень неуместный в этом интерьере.

— А где… — Сашка запнулась, в последние секунды пытаясь поверить, что недоразумение скоро прояснится.

— Николай Валерьевич Стерх, — сказал Физрук безо всякого выражения, — больше не будет преподавать у вас на курсе, Самохина.

Сашке показалось, что ее, как сверчка, насадили на булавку. Что флюгер над ратушей проткнул ей ребра — ни слова сказать, ни закричать, только хватать ртом вытекающий, исчезающий воздух.

Она хотела сказать «нет», «не верю», «ерунда», она хотела выкрикнуть: «Где он?!» Она готова была выйти из аудитории, досчитать до пяти и войти уже правильно, и увидеть Стерха на его обычном месте.

— Я надеюсь никогда больше не слышать от вас «не буду» в учебное время, — равнодушно продолжал Физрук. — Если я предложу вам вымыть сортир после занятий, тогда отвечайте «не хочу», вы в своем праве. На занятии — пойдете и вымоете. Понятно?

— Вы не имеете надо мной власти, — шепотом сказала Сашка. — Вы не живой… даже не белковое существо. Без личности. Без памяти.

— Перестаньте. Мне. Хамить, — сказал он с расстановкой. — Не в вашем положении самоутверждаться. Вы серьезно нарушили учебную дисциплину, были за это наказаны и устроили фестиваль в городе Торпа. Вас чуть не вывернуло наизнанку и не упаковало навеки в иррациональный карман. Не могу сказать, что я бы огорчился, но правила есть правила.

Сашка молчала. Четырнадцатая аудитория плыла перед ее глазами.

— Надоело спасать котят? — желчно осведомился Физрук. — Вы наконец-то поняли, кто вы на самом деле, что собой представляете и как будет выглядеть мир, который вы создадите?

Она мысленно досчитала до десяти. Сказала после паузы, совсем другим тоном, как прилежная девочка-школьница:

— Дмитрий Дмитриевич. Я все поняла и прошу прощения. Пожалуйста, давайте вернемся в «тогда». В первое занятие после каникул, когда я сказала «не буду». Я исправлю свою ошибку.

— Это не ошибка, — он с сожалением покачал головой. — Это реализация вашей свободы. Проявление фундаментального свойства Пароля коррекции не подлежит… И научитесь наконец принимать последствия своих поступков.

На улице Сакко и Ванцетти не светилось ни огонька. Четырнадцатая аудитория казалась мутным аквариумом с речной водой.

— Я вас не ругаю, и я вам не враг, — устало сказал Физрук. — Вы тонете в луже эмоций, вы мыслите человеческими категориями. Вы еще решите, чего доброго, что ваш педагог пожертвовал собой, чтобы спасти вас. Или придумаете, что некие конфликты на кафедре привели к досрочному увольнению статусного уважаемого сотрудника. Это не так. Николай Валерьевич не был ни человеком, ни даже материальным объектом.

— Был, — прошептала Сашка.

Она хотела сказать, что Физрук понятия не имеет, что значит «быть человеком», но грамматика сделала свое дело. В слове «был» не прозвучало ничего о Стерхе — кроме того, что он навсегда остался в прошлом.

— Как информационный объект, — ровно продолжал Физрук, — ваш педагог исчерпал свою необходимость.

— И это вы, — сказала Сашка, — его… вычистили? Стерли, как… устаревшую информацию?

— Нет, — сказал он спокойно. — Но все, что имеет начало, имеет и конец.

Сашка различала его силуэт, будто в песчаной буре — зыбкая, неясная тень, и на одну секунду ей показалось, что напротив сидит Стерх. «Я не знаю, как до вас достучаться, — сказал тогда Стерх, — как объяснить… как спасти вас, в конце концов…»

Она за одну секунду вспомнила первую их встречу у Стерха в кабинете, и как он кормил ее, первокурсницу, в ресторане, и расспрашивал о родителях. Она вспомнила полеты над Торпой, «работу над ошибками» и самую последнюю встречу, темный силуэт в небе над городом.

Сашку накрыло горем и яростью. Крылья, которые она никогда прежде не разворачивала в помещении, с треском вырвались из-под свитера, заполнили пространство за спиной и почти коснулись потолка; Физрук не шевельнулся. Наоборот: его зримая оболочка сделалась такой неподвижной, что, кажется, перестала вращаться вместе с земным шаром. Зато структура, которую он из себя представлял, развернулась, как крылья, явилась Сашке в полной мере — и тут же спряталась за зрачками-диафрагмами.

Он был гравитацией для всех слов, существующих, забытых и выдуманных. Тюрьмой, противостоящей хаосу. Он был системой грамматических законов — сила, запрещающая летать, но не позволяющая и падать. У Сашки перехватило дыхание, она не могла осознать в полной мере, что сейчас увидела — не хватало оперативной памяти.

Физрук переменил личину. Вместо алебастровой статуи перед Сашкой сидел теперь юный Дим Димыч, обаятельный, очень печальный.

— Возьмите лист бумаги, изъявите понятие «потеря», а потом уничтожьте. Изъявите идею «вины», а потом добавьте отрицательную частицу. Все это — знаки и символы, тени великих смыслов, проекции прямые и обратные, в разной степени искаженные. А вовсе не то, что вы чувствуете.

— Вы понятия не имеете, что я чувствую, — сказала Сашка.

Он устало покачал головой:

— Не просто имею понятие, я знаю в точности и могу смоделировать на тетрадном листе. Вы придаете человеческим переживаниям уникальность и ценность, которых в них нет, Самохина.

Сашка почувствовала себя слабой, усталой и едва живой. Крыльев за спиной больше не было, холодный сквозняк пробирался под свитер сквозь рваные дыры, Сашке вспомнилась река на околице — и широкие черные полыньи, промытые течением.

За окном, глубоко в темной Торпе, гудела сиреной «Скорая помощь». Звук ввинтился в Сашкин мозг, как вой старинной бормашины: «Же-е-ертвы, — выла “Скорая”. — Же-ертвы…»

— На планете Земля, — заговорил Физрук тихо и веско, — почти восемь миллиардов обитателей. В проекции на время, хотя бы на условные сто лет, все они мертвы. А в проекции на ваше предназначение, Саша… Сингулярность — единая точка, вмещающая материю, информацию, гравитацию, инфляцию, вкус меда и таблицу умножения, и вообще всё. Прозвучав, вы сожмете Вселенную не в горошину даже — в математическую абстракцию… И при этом вы горюете о жителях Торпы?

Он снова поменял облик — из Дим Димыча сделался Физруком, но лихорадочные пятна на щеках никуда не делись. То ли он играл в эмоции, то ли разрешил себе им поддаться.

— Я лицемерю, — он кивнул, читая ее мысли. — Но не совсем. Мне вас жалко. Вашему куратору — нет… Я могу аннулировать вас как Слово. Вы перестанете существовать, сознавать себя, испытывать страдание. Но вы сами должны сделать этот выбор.