Книга Лунный принц - Екатерина Оленева

– Но Винсент не был сыном Виргинии? Прости, я что-то упускаю?

– Это предыстория. Винсент стал отцом ребёнка Виргинии, незаконнорожденного. Ребёнок так и родился без отца, но дед закрыл на это глаза, считая, что мы, Элленджайты, настолько богаты, красивы и всемогущи, что для его дочери в этом плане можно сделать исключение. По-своему он был прав. Виргиния, даже с незаконнорожденным сыном оставалась завидной невестой – слишком красивая и слишком богатая. Да кто бы стал думать о приличиях, имея возможность получить в жёны одну из первых красавиц Элленджа, да ещё в добавок с таким приданным, что на него можно было купить Швейцарию? Однако Виргиния и слышать не хотела ни о каком замужестве с кем-то другим. Её чувства к неуправляемому своевольному кузену Винсенту твои современники сочли бы не любовью, а болезненной зависимостью.

– Сочли и правильно бы сделали.

– Не спорю. Она продолжала ждать, считая именно себя любовь его жизни, а всё остальное лишь ошибкой, которую тот рано или поздно обязательно осознает. Но Винсент не спешил оправдывать надежды. Он жил своей жизнью. Его лишили наследства – он нажил состояние вновь. К общему семейному активу оно, конечно, не приближалось, но обеспечивало безбедную жизнь. Цыганка родила тоже родила ему сына, но, в отличие от сына Виргинии, тот родился в законном браке – Винсент узаконил их отношения. Ярости Виргинии не было предела. Как только она не пыталась избавиться от соперницы, строя бесконечные интриги и козни, не гнушаясь подкупать наёмных убийц. Думаю, если первоначально Винсент и испытывал к безумной влюблённой в себя кузине какие-то чувства, смешенные с жалостью, то в итоге всё это переросло в неприязнь и ненависть. Она всюду подстерегала его, точно жертву, но с мужчинами такого типа женщинам не стоит охотиться на них. Можно оплести и обольстить слабого и глупого, или расчётливого, но сильную, целеустремлённую натуру, умеющую желать и брать желаемое женскими уловками не взять. В итоге, я думаю, он и правда любил свою цыганку. А упрямое нежелание Виргинии признавать этот простой факт никому не шёл на пользу.

– Да. Грустная история. Любовь такая зараза, что лучше обойти её стороной, – вздохнула я. – Но как одержимость Виргинии кузеном Винсентом способствовала твоему рождению?

– Это загадка. Доподлинно мало кому что известно, сам отец никогда не рассказывал никаких подробностей. Вообще никому и ничего не рассказывал. Фатальная одержимость Виргинии своими желаниями, получить то, что она хотела любой ценой привела к тому, что она возненавидела Винсента и всё, что было с ним связано. А больше всего в её больном восприятии с Винсентом был связан его сын. До Винсента она дотянуться не могла, и выместить злость на отсутствующем любовнике, который, к тому же, был по всем аспектам сильнее, возможности не было. Поэтому она вымещала свою ненависть на том, что единственное у него оставалось.

Самое удивительное, что никто из родственников, которых было множество, ни о чём даже не догадывался, хотя все жили в одном доме. То, что у мальчишки был упрямый и истеричный характер для Элленджайтов не новость. Обострённая склонность к саморазрушению – ну, кого из нас этим удивишь? Несколько напрягала агрессия и жестокость, которую он порой проявлял к другим детям, но, вспоминая о том, что он сын «этого чокнутого Винсента, женившегося на цыганке», все смотрели на эти выходки сквозь пальцы. Никто не связывал их с его матерью. То, что женщина не могла удержать в узде мальчишку, вызывало сочувствие к ней, желание помочь.

Когда Виргиния забеременела во второй раз и неизвестно от кого, даже её отец утратил терпение. Он устроил допрос с пристрастием, но ничего так и не добился. Потом Ральф сбежал из дома и как в воду канул – его не то, что вернуть, найти не получалось. Одна из девочек рассказала родителям, как видела, что Виргиния и её сын занимались неприличными вещами. Допросили с пристрастием прислугу, выяснили пикантные подробности, после которой возмущённые родственники выгнали Виргинию изо дома, прервав с ней всякое общение.

– Почему они так поступили?

– Сочли, что спать с собственными сыновьями не хорошо. Как и пытать их. Как ни странно, но в отношении своего потомства наши родственники проявляли вполне человеческие чувства.

– Возможно, женщина была психически не здорова?

– Ага. Ей соврало крышу от безумной любви к себе, заоблачного самомнения и чувства полнейшей безнаказанности. Если всё это признак сумасшествия – то она точно была не в себе. Впрочем, Эдвард не мог поверить в том, что его дочь похотливое чудовище, он предпочитал думать, что она просто пыталась обуздать своего сына и потому проявляла жестокость. Но использование коляще-режущего оружия в нашем случае проявления сексуальности, а не наказание за проступки.

В общем, родственники тогда не знали, что Ральф мой отец. Они думали, что это некто мистер Х.

Виргиния была в ярости, делать правильные выводы из ситуации, как и признавать собственные ошибки она категорически не хотела. Виновником всех своих бед она продолжала считать Винсента, а уже потом – его проклятое отродье. Я же был самым проклятым отродьем – потому что воплощал в её глазах всё то, что они с ней сделали, в чём были перед ней виноваты. Никто не мешал ей вымещать на мне зло.

– Она вымещала на тебе зло?.. Каким образом? Она била тебя? Пытала?

– Как бы это помягче сказать? Она меня продавала.

Нахмурившись, я пыталась переварить информацию.

– Продавала? Кому?

– Да всякому, кто соглашался заплатить. Такая ценная игрушка – красивая и живучая, способная выжить после любых нездоровых фантазий. Она не дешевила, и цены ставила высокие. За эксклюзивные развлечения и плата соответствующая. Себя она оправдывала тем, что я всё равно чудовище – кем ещё может быть ребёнок, рожденный от своего единокровного брата своей же матерью? Что кто-то же должен заплатить за то, что она страдает. Её лишили положения в обществе, денег, привычного комфорта. С моей помощью она пыталась вернуть то, что могла.

Мысленно я видела не самые приятные картины. Увы! Знакомые мне с детства. Меня не продавали – продавали моего брата.

– Ты любил её?

– Мою мать? Нет. Трудно любить фурию. Если в ней и были какие-то благородные черты, к моему рождению не осталось ничего, кроме желчи и яда. И жестокости. Правда, физически она меня никогда не трогала. Она меня ненавидела. Хотя нет, не так – НЕНАВИДЕЛА. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я видел, что она видит перед собой нечто омерзительное, хуже слизняка. Я знал, если бы умер, она, наверное, испытала бы облегчение? Словно очистилась от скверны.

Когда на тебя с детства смотрят как на нечто, чего быть не должно, но во то приятно играть, и в этих играх можно себя не сдерживать, потому что ты противоестественное омерзительное создание природы, способное доставить только одно – удовольствие, ты поневоле перенимаешь эту точку зрения.

Стоило только попытаться приблизиться к матери, она отшатывалась от меня, как от прокажённого. Ей был неприятен мой вид, мой голос. Особенно, когда случались приступы – а они случались часто, куда ж без них при подобном образе жизни? Мне кажется, что в такие моменты я становился ей до того омерзителен, что она готова была бежать от меня на край света.