Книга Драконья кровь - Мика Ртуть

Сморгнув видение вместе со злой слезой, Шу взглянула не на мага, а на человека: беспомощен, распят между столбов, ранен, но спина напряжена, весь натянут — дотронься, и зазвенит. Дотронуться… слизать засохшую кровь с раны на боку, провести руками по плечам. Прижаться, чтобы стало тепло. Чтобы он расслабился и застонал…

Прекрати. Сейчас же!

Нож! — позвала мысленно.

Поймав слетевшее со стены оружие, Шу подошла к пленнику. Отвела влажные пряди — он замер, не дыша, когда ее пальцы коснулись шеи — и вспорола рубашку. Рука дрогнула: острие оцарапало спину. Он дернулся и напрягся еще сильнее. Мускулы взбугрились, словно он пытался порвать цепи.

Еще два взмаха, и Шу отбросила негодные тряпки. Провела ладонями вдоль рук и ребер — только не коснуться! Злые боги, только не коснуться… — исцелила порезы и кровоподтеки.

Тигренок коротко вздохнул и снова замер.

Шагнула назад, сглотнула горький ком в горле, кинула нож обратно — лезвие просвистело в ладони от его уха, но он не шевельнулся. Обошла круг, прислушиваясь… но лишь скулил за окном ветер, стучался в стекло дождь, да трещало пламя в камине.

Тигренок молчал. Спутанные волосы прятали лицо. На обнаженной груди блестел серебряный круг — раньше его не было. Огненные блики играли прядями, дразнили: дотронься!

«Ну же, посмотри на меня! Скажи — здравствуй, Шуалейда! Скажи — хоть что-нибудь!.. Пожалуйста…»

Проглотив крик вместе со слезами, она закусила губу и успокоила рвущиеся в буран потоки магии. Обернулась ими, как коконом: спрятать страх, спрятать надежду и боль. Ни к чему сейчас… и потом тоже ни к чему.

Осторожно приподняла его голову за подбородок.

Закушенная губа, расширенные зрачки, и демоны пляшут в синих омутах… упрямство, злость, презрение…

Проклятье!

Хлесткий звон выдернул Шу из зеркальных омутов ярости: ладонь горела, на щеке Тигренка алело пятно. Буран распирал изнутри, выл: крови! Мести!

— Ты посмел! — Пощечина. — Оставить! — Еще пощечина: его голова моталась из стороны в сторону, нижняя губа треснула. — Меня!

В ответ он глянул на нее: прямо, глаза в глаза. Яростное пламя метнулось к Шу, обожгло, отбросило.

— Зачем? Разве я обижала тебя? — горечь душила её. — Как ты посмел сбежать!? Ты предал меня!

Убить! Сейчас же! Бить, пока не погаснет боль, пока не признает: да, предал! Но — пощади!.. Шу устремилась к нему, сжала слетевшую в руку плеть. Замахнулась — и налетела на стену. На хриплый, словно шершавые слова раздирают горло, шепот:

— Предал? Разве может предать раб, бессловесная тварь?

— Неправда!

— Не ты сделала меня домашней зверушкой? Надела ошейник?

— Ты мог снять его когда угодно! И ты знал это!

— Откуда? Разве ты говорила со мной? Ты хоть знаешь мое имя?

— Имя? Я купила тебя с виселицы!

— О, да. За десяток золотых. Ваше высочество удивительно щедры!

Шу отвернулась: не видеть, не слышать. Слишком горька правда. Раб? Она с самого начала знала, что это ложь. Не было ни раба, ни Тигренка. Лишь сумасшедшая мечта и страх: узнать, кто он — и потерять. Но хватит. Чего теперь бояться? Вот он, перед ней. Уже потерян. Беззащитный пленник?.. Светлый шер?.. Любовник, имени которого не знаешь? Спроси, наконец!

— Как тебя зовут? — тихо, не поднимая глаз.

— Зачем тебе имя мертвеца? Ты играла с Тигренком, не спрашивая имени, так зачем сейчас?

Тонкая пленка смирения и благоразумия снова лопнула:

— Затем, что я так хочу!

— Хочешь, ну да, — усмехнулся он горячо и горько.

— Соскучился по плетке?

— Твой единственный довод.

Приблизившись, Шу провела рукой по тяжело вздымающейся груди. Тигренок молчал, только буравил её взглядом. Быстрые, сильные толчки сердца под ладонью отдавались волнами желания: прижаться, дотянуться до рта…

Шис! Почему нет?

Она стерла кровь с треснувшей губы — обветренной, сладкой. В животе задрожало, голодно и жадно: возьми немедленно! Чего ждешь? Он твой, весь!

«Мой?» — она вгляделась в любимые глаза, провела по щеке.

— Как твое имя? — шепнула, потянулась к нему…

— Себастьяно, — процедил он и отшатнулся, насколько позволила цепь.

Лед. Острым льдом рассыпалась нечаянная надежда. Просто показалось… С чего она взяла, что его жар и страсть были настоящими? Золотой маг всего лишь хотел жить.

Шу отступила. Осторожно, чтоб осколки не разлетелись, не изрезали непрочную оболочку слез.

— Себастьяно… — повторила она холодно. — С чего ты взял, что от меня можно сбежать?

— Зачем я тебе? — сипло, чуть слышно. — Ты не наигралась?

— Нет, я не…

— Ты не отпускала меня? Конечно! Твои желания. Твое имущество, — он шептал сбивчиво и горько. — Мне было что терять? Сколько мне ещё оставалось? Одна ночь?

Зима, повсюду зима. Стылый буран снаружи, черная вода отчаяния внутри — плещется маслянисто и тяжело. Душит, давит… не вздохнуть, не пошевелиться. Вынырнуть бы из самой себя, вспомнить, как это: дышать?

— Ты… — замерзшие губы не желали слушаться. — Ты… из страха?

— Нет. Я не боюсь.

— Почему, Себастьяно?..

— Ты. Хотела.

Его губы искривились улыбкой, словно они одни жили на лице — снежной маске, из прорезей которой глядело бездонное синее небо. И там, в этом небе, снова рождался ураган. Он звал, манил — лети со мной! Легко, свободно, лети! Снеси все, что держит, забудь о цепях и обещаниях! Вдохни меня — ненависть! Выпей меня — ярость! Будь мной — вольным ветром, свободным от надежд и иллюзий. Только правда, нагая и мертвая правда.

— Знаешь, что делают с беглыми рабами?

Шу взлетала мыльным пузырьком, красивым и бессмысленным, и слушала далекие голоса: мальчик и девочка спорят, чей мячик. Смешно! Ведь это не мячик, это она, Шуалейда… а может он — Себастьяно…

— Нет. — Взлетел еще один шарик. — Покончи с этим. Скорее.

Еще шарик, и еще…

— Просишь легкой смерти?

— Нет. Не прошу. Все равно.

— Если все равно, зачем ты сбежал?

— Отдать долг.

— Долг, как глупо.

Все застыло: демоны скалились, простирая крылья в снежных узорах, вьюга замерла на последней, самой высокой ноте, готовая обрушиться и завершить погребальную песнь серебряным гонгом. Юноша — совсем близко, но не дотянуться через Бездну — казался статуей изо льда, прекрасной и хрупкой.

Гонг — зазвенели упавшие с его рук оковы.