Книга Денарий кесаря - Анатолий Дроздов

– Означает ли это, что я повешу тебя, а ты оживешь?

– Нет! Человеческое тело умрет и истлеет. Душа останется жива. В царстве божьем она получит новое тело.

– Что это за царство?

– Там правит бог. Там нет голода, болезней, войн и убийств. Там не покупают и не продают людей. Там равны все: те, кто был на земле правителем и последним рабом. Там высшая справедливость: если раб был благочестив в земной жизни, то он сядет ближе к Господу, чем порочный правитель.

– Это вредная вера! – сказал Пилат. – Рим будет бороться с ней.

– Рим проиграет эту войну.

– Рим может проиграть сражение, но не войну! – усмехнулся Пилат. – Немало царей и народов убедились в этом.

– В этой войне сражаются не мечом, а словом.

– Словом не победить легионы!

– Объятые страхом легионы не дорого стоят.

– Кого им бояться?

– В Риме боятся все. Провинившийся солдат едва не обмочился от страха, стоило тебе позвать его. А ведь знает, что жить ему осталось недолго! Ваши души объяты страхом. Легионер боится центуриона, центурион боится трибуна, трибун – легата. Легат дрожит перед консулом, а консул – перед императором. Всесильный император в свою очередь опасается убийц, ему мерещатся заговоры. Появление неправильной монеты расценивается, как покушение на власть императора, в дальнюю Иудею направлен сенатор с заданием ревностно расследовать этот пустяк. Сенатор понимает ничтожность поручения, но не решается возразить, поскольку боится за свою жизнь и жизнь сына. Какой смысл везти меня в Рим? Но сенатор повезет, поскольку опасается, что ему не поверят, а, не поверив, накажут. А ты, прокуратор? Кто может воспротивиться тебе в Иудее? Ты свободен поступать, как заблагорассудится, но ты бежишь от этой свободы, поскольку боишься. Первосвященники могут написать на тебя донос, и ты осуждаешь на казнь невинных, хотя не хочешь делать этого. И еще не одного осудишь… Что стоит величие Рима, если самый могущественный человек в империи дрожит от страха, как последний раб? Нищий, собирающий подаяние у городских ворот, счастливее императора, потому что жизнь его никому не нужна. Что значат легионы, золото, почести, когда ночью ты пробуждаешься от ужаса и, дрожа, высматриваешь, не крадутся ли к твоему ложу убийцы?!.

Я страхом смотрел на прокуратора: тяжелые желваки катались под загорелой кожей его лица, а лоб, казалось, собрался в одну сплошную морщину. Я боялся, что Козму зарежут прямо здесь, не дав закончить. Но этого не произошло. Когда арестованный умолк, прокуратор сделал знак центуриону, и его увели…

Суд над Акимом не затянулся. Отец произнес обвинение, прокуратор спросил подсудимого, что он может сказать в оправдание.

– Я не собирался убивать мальчишку! – буркнул Аким.

– Этот мальчишка – римский центурион! – возразил Пилат.

– Должность не делает его старше… Он не защищался, а я не убиваю безоружных.

– Ты хочешь сказать: если б центурион был в полном облачении и обнажил меч, ты убил бы его?

– Непременно! Не люблю предателей.

– Сенатор считает предателем тебя. Ты клялся защищать его и сына.

– Сенатор запамятовал: я обещал защищать его на пути в Иудею. На земле провинции обещание утратило силу.

Пилат посмотрел на отца. Тот, подумав, кивнул.

– Обвинение в клятвопреступлении снимается, – сказал прокуратор и сделал знак секретарю записывать. – Но это не имеет значения. Подсудимый в суде подтвердил, что собирался убить римского центуриона. Преступление карается смертью. Я приговариваю его!

Лицо Акима не выразило страха.

– Меня повесят с разбойниками, которые сидят в тюрьме? – спросил он.

– Они иудеи, их повесят в Иерусалиме, – пояснил Пилат. – Здесь этому придают значение: иудею важно быть похороненным в своей земле – чем ближе к храму, тем лучше. Тебя отведут в Кесарию. Там решим. Не думаю, что это будет крест. Сенатор сказал: в своей стране ты командовал когортой. Я солдат и считаю: ты заслужил быструю смерть.

Аким удовлетворенно кивнул и посмотрел на конвой.

– Погоди! – остановил его прокуратор. – Ответь, ты тоже поклоняешься сыну Иеговы?

– Да!

– Я был прав: опасная вера!

– У тебя, прокуратор, сложилось неправильное впечатление… – хотел возразить Аким, но Пилат прервал его:

– Не тебе судить о моих впечатлениях!..

Вечером я рассказал о суде Валерии. Она выслушала, не перебивая и вздыхая время от времени. Я думал, что она жалеет меня, но Валерия думала о другом.

– Твой отец не получит награду от консула? – спросила она, когда я умолк.

– Думаю, нет. Сеян велел раскрыть заговор, а его не было.

– Отец не останется в сенате и вернется в Лугдунум?

– Думаю, так.

– Лугдунум больше Кесарии?

– Меньше. Но гораздо красивее! Там такая река! А лес!..

– Я хотела жить с тобой в Риме, – перебила меня Валерия. – Но если не получится, пусть Лугдунум! Мы побываем в Риме?

– Консулу надо представить отчет о розыске.

– Со временем ты получишь наследство, станешь сенатором, и мы сможем приехать в Рим?

– Конечно!

– Я согласна! – повторила Валерия. – Когда вернется Грат, я скажу ему, что развожусь.

– Он не отпустит тебя.

– Я свободная римлянка! Рабыню могут не отпустить; римлянка разводится с мужем, если желает. Не забывай, кто мой дядя! Он недоволен Гратом: его родственники потеряли влияние в Риме, а отец твой – сенатор. Пилат будет рад породниться с Назонами.

– Осталось получить согласие отца, – вздохнул я.

– Я не нравлюсь ему?

– Ты не можешь не нравиться. Беда в том, что я слишком молод. Отец женился в тридцать, будучи префектом. Я всего лишь центурион…

– Пусть сделает тебя трибуном!

– Это не в его власти…

– Все можно, если захотеть! – решительно возразила Валерия. – Чем Грат лучше тебя? Если отец поговорит с… ты мне говорил о нем… Юнием, и дело решится. Или ты передумал жениться?

– Нет! – вскричал я.

– Только попробуй передумать! – нахмурилась Валерия и больно ущипнула меня. – Я без тебя не могу, Руф! Лежу здесь днями, смотрю на клепсидру и считаю часы до твоего прихода. Придумываю, как мы в этот раз станем ласкать друг друга, от этих мыслей становится сладко-сладко. Потом приходишь ты, и все выходит куда лучше, чем мечталось… Ночь пролетает так быстро! Я не хочу, чтоб ты уходил! Если б могла, то съела! – она шутливо куснула меня за ухо. – Всего-всего! Тогда бы остался со мной навсегда! – она засмеялась…

В тот вечер мы больше говорили, чем ласкали друг друга. Мы обсуждали, где станем жить по приезду в Лугдунум, оставаться ли нам в доме отца или купить свой? Валерия хотела жить отдельно, я убеждал, что родительский дом велик, нам в нем будет удобно. Валерия капризничала, говоря, что не уживется под одной крышей с женой префекта. Я целовал ее, уверяя, что отец никогда не женится и с радостью отдаст управление домом в руки невестки. Она такая хорошая, ее сразу полюбят все – даже рабы. Мы будем жить в любви, и у нас родится пятеро детей. Валерия, подумав, сказала, что пятеро много; трое будет в самый раз.