Книга Вспышка - Элис Бродвей

Оглянувшись, Оскар подтягивает к себе покрывало, которое он отбросил раньше. Он встаёт и с улыбкой пытается накрыть нас одеялом.

– Осторожнее! Костёр! – восклицает Фенн, но даже он смеётся.

Мы все усаживаемся в ряд, спрятав ноги под одним одеялом. Слева от меня – Оскар, а справа – Галл, и я чувствую себя глуповато.

– Вот, смотрите, – говорит Оскар, – если ваши ноги накрыты одеялом, вам тепло, вы довольны и всё в порядке, правда? Но если вы сидите с краю и вам достаётся лишь кончик одеяла, вам холодно. Трудности и недостатки видят лишь те, кому чего-то не хватает. Когда у вас всё есть, легко верить, что хорошо всем и везде.

– То есть вы пришли к нам из Сейнтстоуна, потому что там вам стало плохо? – спрашивает Фенн.

Скорее всего, так оно и есть. Когда я жила так, как учила меня мама, – склонив голову и закрыв рот, было совсем не сложно считать Сейнтстоун благословенным местом, где все довольны и счастливы. И только когда до меня добрался холод, когда я узнала о забытых и о папе, только тогда у меня возникли мысли о несправедливости.

– Оскар прав, – подтверждаю я. – Когда всё хорошо, плохого не замечаешь. Трещины заметны только снаружи.

– Если чашка треснула, это ещё не значит, что она разбита, – защищается Фенн.

– Знаю, – вздыхаю я, вспоминая, как тащила из озера неподвижное тело Галл.

– Мы завтра возвращаемся домой, – тихо говорит Фенн, и Галл кивает.

– И что с вами будет?

Мой вопрос остаётся без ответа. Тьма вступает в свои права, и мы устраиваемся на ночлег. Галл засыпает, положив голову мне на плечо. Решение принято – утром мы возвращаемся в Фетерстоун.

Глава сорок вторая

– Выходит, я и правда осталась жива.

Слова Галл вырывают меня из дрёмы. Усевшись, я чувствую, что у меня болит всё, абсолютно всё. Ещё не рассвело. Оскара и Фенна рядом почему-то нет.

– Они ушли за водой, – поясняет Галл. – Наверное, скоро утро.

Она придвигается ближе, и мы обнимаемся, накрывшись одеялом.

– Прошлой ночью мне снилось, что я тону, – тихо говорит Галл. – Лучше бы ты оставила меня там, в озере. Я бы всех спасла. Развеяла бы проклятие, как Белия.

В отсветах догорающего костра я вглядываюсь в лицо Галл. Она сидит, вцепившись тонкими пальчиками в одеяло.

– Хватит, Галл, перестань! Ты и так пожертвовала слишком многим. Ты будешь жить! Договорились?

Галл кивает, не глядя на меня. Не знаю, верит ли она моим словам.

– Хорошо. – Помолчав, она вдруг говорит: – Леора, можно спросить тебя кое о чём?

– Ну да… – отвечаю я, немного волнуясь.

– Тогда… расскажи мне о метках.

– Ох! – с облегчением смеюсь я. – Конечно расскажу.

– А больно, когда делают татуировки?

– Немного. – Я тщательно подбираю слова, чтобы описать свои ощущения. – Первыми нам наносят метки возраста. Представь, что сегодня твой день рождения. Утром ты идёшь к чернильщику, в здание правительства. Мама смазывает тебе руку кремом. Она говорит, что это волшебный крем и с ним тебе не будет больно. Потом оказывается, что это обычный крем для рук или для лица, который нисколько не облегчает боли. – Галл кивает и усмехается. – Когда тебя вызывают, ты идёшь в специальную комнату и садишься на стул. Чернильщик всегда говорит одно и то же: «Только маленькая точка, это недолго». Но ты не кладёшь руку на стол, потому что знаешь: тогда-то тебя и уколют. И наконец мама берёт тебя за руку, прижимает её к поверхности стола и кивает чернильщику. А он – как правило, это мужчина – включает машинку чернильщика. Много лет я думала, что это происходит по волшебству, но на самом деле мастер нажимает ногой на педаль под столом. Чернильщик макает иголку в маленькую чернильницу и рисует на твоей руке точку. Вот и всё.

– Ого. – Галл потирает свою руку. – Жестоко.

– Всё происходит очень быстро. Боль мимолётна.

Не знаю, удастся ли мне нанести метку ещё когда-нибудь, но при мысли о том, что, может, и не удастся, я почему-то больше не впадаю в отчаяние.

– Это официальная метка, их делают всем. Но личные знаки каждый выбирает себе сам. И это совсем другая история, – воскресив приятные воспоминания, говорю я. – Твоё тело как будто требует пищи, и как только чернила проникают в кожу, они удовлетворяют этот голод. На какое-то время. Ощущение необыкновенное. Полная свобода.

– Но метки возраста выбрать нельзя, ведь так? – уточняет Галл.

– Нет, – качаю я головой. – Некоторые знаки утверждает правительство. По этим знакам можно определять возраст или прочесть о совершённом преступлении. Но всё это для нашего блага. В конце концов. Все наши метки – для нашего блага.

Мои слова звучат глухо, не до конца искренне. Я будто возвращаюсь на мгновение в прошлое, становлюсь той Леорой, у которой на все вопросы был готов единственно верный ответ. Та Леора никогда и ни в чём не сомневалась. Однако, что бы ни произошло, я до сих пор верю в метки на коже и во всё, что они олицетворяют. Просто теперь я понимаю, что на свете хватит места для множества историй и не стоит цепляться за одну.

Мы сидим в тишине, думая каждая о своём, крепко держа друг друга в объятиях. Мы не знаем, что нас ждёт, и, наверное, обе не против остаться на этой поляне навсегда. Построить дом и жить в нём как сёстры. Галл придвигается ко мне ещё ближе.

– А какие метки ты сделала бы мне? – шёпотом спрашивает она.

Глава сорок третья

Отпустив руку Галл, я вытаскиваю из костра почти догоревшую ветку. Галл произносит моё имя, но я не отвечаю, сосредоточенно разыскивая то, что нужно. Покопавшись в костре, я нахожу среди угольков кусочек почти догоревшего дерева и оставляю его подымиться на земле. Толстый сук, горевший так долго, превратился в уголь. Брызнув остатками воды на сухой лист, я проверяю, горячая ли ветка. Горячая… но, если обернуть её кончик одеялом, можно взять в руку. Я прижимаю чёрный конец палочки к листу, превращая твёрдый уголь в пыль. Когда мы делали это вместе с папой, я всегда удивлялась, как дерево может превратиться в пыль – почти как залежалый хлеб, совершенно высохнув, становится более хрупким, чем мел.

Я закрываю глаза. Какие метки я нарисовала бы Галл? Что лучше всего отразит её задумчивость, доброту, серьёзность, весёлые искорки лукавства? Я вспоминаю, как Галл сидела на вершине дерева, глядя ввысь, в кусочки синего неба среди ветвей. И я знаю, что должно быть на её коже. Я не стану рисовать на ней пороки и ошибки – она достойна носить знаки надежды.