Книга Леди, которая любила лошадей - Екатерина Лесина

Выезжали до рассвета.

И Вещерский сам сел за руль. В клетчатом костюме, с кепи и очками, он гляделся до того несерьезно, что Демьяну подумалось, что несерьезность эта, возможно, и на руку будет. Некромант же обрядился в черное и в мрачном этом цвете сделался донельзя похожим на молодого, тощего грача. И нахохлился вновь же, устроившись позади. Сиденье для него оказалось чересчур низким, и тощие колени торчали, и некромант клонился к ним, и казалось, что того и гляди проткнет коленкою собственную грудь.

— Ты запрос подал? — спросил он, когда отъехали от дома.

— Подал.

— И…

— Ты не ошибся. Это и вправду Берядинский. Младший. И… как его только упустили, а?

Поместье Аполлона Иннокентьевича явно знавало и лучшие времена. Находясь в стороне от дороги, оно поспешило отгородиться от нее чередою высоких вязов. И надо полагать, некогда сия аллея гляделась весьма себе душевно, однако ныне с деревьями приключилась напасть: листья пожелтели и скукожились. И сами эти вязы выглядели так, будто сухим ветром их опалило.

Солнце, пробиваясь сквозь поредевшие кроны, выжгло траву.

— Погоди, — велел Ладислав, принюхиваясь.

Пахло и вправду нехорошо.

Пылью вот, желчью и еще чем-то, нерезким, но до невозможности отвратительным. И Вещерский послушно затормозил.

— Может, тут останешься, — предложил Ладислав.

— Нет, — Вещерский отложил очки и кепи снял, аккуратно пристроив на сиденье. Туда же отправился клетчатый пиджачишко.

— А я тебе говорил, что одеваться надобно сообразно моменту… будешь теперь белою рубахой сверкать… — проворчал Ладислав и решительно шагнул на зарастающий тракт. Под ногами захрустело.

Демьяну же подумалось, что место это недоброе.

Нет, он вглядывался в дорогу, силясь увидеть те самые нехорошие приметы, но… ничего. Пустота. Ни тумана, ни плесени, ни чего бы то ни было.

Разве что трава, пробившаяся сквозь накатанный тракт, сгорела.

Так солнце жаркое.

Бывает.

Кузнечики молчат. И птиц не слышно, зато слышно собственное Демьяна дыхание, какое-то натужное, словно сквозь силу. Он ступает осторожно, крадучись. И не только он.

А впереди показался дом. Строение из белого камня раскинулось по-над скалистым уступом, распластало мраморные крылья о дюжине колонн каждое. И оперлась этими колоннами на землю, и появилось ощущение, что только они и держат дом.

Что сил в нем осталась капля.

— Нас не встречают… — пробормотал Вещерский.

— Но хотя бы…

— Присматривают. Я велел без нужды не вмешиваться.

— Зачем вообще было…

— Затем, что я не понимаю до конца, что здесь происходит. Это во-первых. А во-вторых, не столько стоит опасаться самих бомб, сколько знания о том, как их создавать, — он размял руки, встряхнул ими и на кистях проявились рисунки, сложное переплетение линий, то ли щупальца морского змея, то ли иной какой причудливой твари, которая до того дремала в тощем теле княжича. А теперь вот очнулась.

Хотя и продолжала притворяться спящею.

Авось поверят.

Демьян твари не поверил, но порадовался, что и его собственный змей очнулся. Ухо дернуло коротким жаром, а спину словно когтями полоснуло.

— Что? — Вещерский остановился.

Дом глядел на них пустыми окнами и казался слепым, неподвижным. Он, этот дом, не желал принимать гостей.

— Не знаю, просто… оживает.

— Значит, и вправду получилось, — улыбка Вещерского стала шире. — А я и не верил, хотя Никанор Бальтазарович и уверял, что все-то точно рассчитал, но… высокое искусство как-никак.

— Что получилось? — Ладислав остановился и разглядывал дом пристально, внимательно. Впервые, пожалуй, некромант выглядел всецело сосредоточенным, что само по себе уже внушало определенные опасения.

— Охранитель получился, — Вещерский приложил руку к глазам, заслоняясь от солнца. — Остался сущий пустяк, ужиться… но характер у тебя, Демьян, спокойный, справишься. Идем. Негоже гостей заставлять ожиданием маяться…

— Негоже самому на рожон переть, когда…

— Мы уже о том говорили. Моих людей он просто положит. А со мной, глядишь, и поговорить захочет… он куражливый.

— Кто?

— Сенька… — и добравшись до двери, хорошей такой двери из мореного дуба сделанной, Вещерский заколотил в нее кулаком. — Эй, есть кто дома?

— А кто вам надобен? — донеслось с той стороны.

— Хозяева.

— Хозяин спать изволит.

— Разбуди, будь столь любезен…

— С кой-то надобности? — человек, прятавшийся за дверью, определенно издевался.

— Так… гости пришли.

— Не всякого гостя пускать след…

— Как знаешь. Отойдите, — Вещерский тряхнул руками, и меж ладоней его появилось пламя. Белый ком ударил в дерево и впитался в него, не нанеся вреда.

Правда, дверь приоткрылась.

— Экий ты, княжич, нетерпеливый, — покачал головой человек вида самого обыкновенного. — А ведь говорили же тебе умные люди, не лезь, куда не просят. Глядишь, и пожил бы еще…

Человек держал в руке огромный пистоль старинного виду, столь тяжелый и несуразный, что гляделся он едва ли не шутейным.

— Что глядишь? Аль передумал?

— Как можно, Сенька, как можно…

— Семен я, — поправил мужичонка, пистолем махнув. — Семен Евстратович, княже. А то, гляжу, тебя вежливости не учили-то.

— Увы мне, увы… — Вещерский вошел.

И Ладислав за ним.

И Демьян, ибо оставаться на пороге показалось затеей донельзя неумной.

— А это, стало быть, ближники… — Сенька глядел с прищуром. — Надо же ж… а это же ж сам Демьян Еремеевич! Собственною персоналией!

— Доброго дня, — Демьян решил проявить вежливость, пусть бы и чесались руки отобрать пистоль и заодно уж дать шуту этому по тощей его шее.

А человек был худ.

Болезненно худ.

Одежда на нем висела, собиралась складками. Из ворота грязной рубахи торчала голая и какая-то длинная шея, на которой острым уголком выпирал кадык. Над ним собрались складки кожи, красноватой, щетинистой. И казалось, что это само лицо Сеньки поплыло, поехало.

Оттого и брови сползли, почти закрыв глаза.

И нос обвис печально.

Оттопырились губы.

— Что-то неладно выглядишь, Семен Евстратович, — княжич огляделся. — И в доме непорядок…

Пахло сердечными каплями. И запах этот едкий выделялся средь прочих — пыли и дерева, прокисшего пива.