Книга На лезвии с террористами - Александр Герасимов

Все было готово, и уже был назначен день, когда Курлов, Виссарионов и Карпов должны были прийти на квартиру, чтобы подслушивать мою беседу с Петровым. Все испортила не в меру большая дружба Карпова с Петровым. 19 декабря, едва ль не накануне условленной встречи, Карпов неожиданно заявился с визитом к Петрову. Он привез с собой кулек закусок и вин и предложил отпраздновать «новоселье». Опешившему Петрову приходилось делать хорошую мину при плохой игре и садиться пировать за тот стол, под которым уже лежала вполне готовая для взрыва мина. Празднество должно было уже начаться, когда Карпов заметил, что скатерть, покрывавшая стол, не отличалась особой свежестью.

— Какая у вас тут грязная скатерть, — заявил он, — ее надо сменить. — И начал было снимать ее со стола.

Это был конец. Если бы скатерть была снята, то Карпов, как ни доверчив он был, не мог бы не заметить электрических проводов, висевших под столом. Поэтому Петров, со словами «не надо, не надо, я сейчас сам все сделаю», закостылял в переднюю и там соединил провода. Последовал взрыв, жертвой которого пал Карпов.

Для расследования этого дела Курловым была назначена особая секретная комиссия, в состав которой вошли вицедиректор Департамента Полиции Виссарионов, заведующий особым отделом Департамента полковник Климович и помощник последнего полковник Еремин. Все они были ставленниками Курлова, все обязаны последнему своей карьерой. Это комиссия допросила Петрова. Последний и в тюрьме продолжал настаивать, что все это было им сделано по моим уговорам. С его стороны эти показания были попыткой иными средствами довести до конца тот террористический акт против меня, который он задумал. Не удалось ему убить меня физически, он хотел своим обвинением убить меня морально. В этом не было ничего особенного. Невероятно было то, что комиссия Департамента Полиции, состоявшая из казалось бы опытных в полицейском деле людей, придала веру этому оговору, несмотря на ряд имевшихся в нем противоречий и несообразностей. Были опрошены филеры, наблюдавшие в эти дни за мной и за Петровым; была опрошена прислуга ресторана, в которых, по оговору Петрова, происходили наши с ним свидания. Был допрошен и Добровольский, который по обязанностям службы сносился с Петровым и передал мне его записку. В 1917 году этот Добровольский показал, что его тогда допрашивали с угрозами, требуя признания факта моих встреч с Петровым. Никаких подтверждений оговора Петрова найдено не было, да и сам Петров в своем последнем слове на суде, когда увидел, что оговор его не имеет успеха, взял его обратно, признав, что приехал из-за границы с целью убить меня, а не кого-либо другого, и даже выразил соболезнование вдове убитого Карпова. Несмотря на все это, комиссия составила доклад о предании меня военному суду.

Этот доклад был передан на рассмотрение особого совещания под председательством Курлова. В состав совещания вошли, помимо членов комиссии, еще директор Департамента Полиции Зуев и прокурор судебной палаты Корсак. Протокол этого совещания я читал. Первым на этом совещании высказался Зуев, который заявил, что он не верит Петрову и не может допустить мысли, что жандармский генерал с 20-летним беспорочным стажем был способен на те действия, в которых меня обвиняет Петров. Полностью к мнению Зуева присоединился и Корсак. За предание меня суду горячо говорил Климович, доказывая, что не дело совещания разбирать вопрос по существу. Это суд должен выяснить, говорил он, верны или ложны обвинения Петрова. Поскольку они имеются, Герасимов должен быть поставлен перед судом. Виссарионов, Еремин и Курлов поддержали эту точку зрения. Журнал совещания с изложенными в нем мнениями большинства и меньшинства был представлен на утверждение Столыпина. Последний распорядился не давать делу дальнейшего хода.

Но само собой разумеется, мне это дело нанесло тяжелый удар. Он был тем более тяжел, что я совершенно о нем не знал и не имел никакой возможности ни защититься, ни оправдаться. Я догадывался, что против меня выдвинуто какое-то обвинение, но и не подозревал, какое именно. Тем более верно Курлов и стоявшие за ним друзья-покровители Распутина достигли своей цели. Каждому новому министру внутренних дел, при вступлении его в должность, сообщалось секретное дело обо мне. Тем самым для меня был закрыт навсегда путь к возврату на активную службу. Курлов и его ставленники стали безраздельными хозяевами во всем деле политического розыска. Они несут и безраздельную ответственность за все то, что случилось в последние годы существования империи, и за ее гибель.

Глава 25. На покое

В дни, когда шел суд над Петровым и работала комиссия, расследовавшая мою деятельность, меня не было в Петербурге. Департамент Полиции срочно отправил меня в командировку в Иркутск, что было только предлогом. Поездка отняла у меня больше месяца. Когда я вернулся, Петров был уже повешен, и вся эта история казалась отошедшей в область прошлого. Но мне сразу же бросилось в глаза резко изменившееся отношение ко мне. Целый ряд лиц, ранее искавших моего знакомства и даже заискивавших передо мной, теперь явно сторонились меня. Другие, в сочувственном отношении которых я не мог сомневаться, как будто ждали от меня каких-то объяснений. Некоторые задавали даже вопросы: «Почему вы молчите? Почему не защищаетесь?». Но когда я начинал спрашивать, против чего я должен защищаться, никаких точных ответов я не получал. Напомню, что в то время я знал, что против меня в связи с делом Петрова плетется интрига, но о характере обвинения я не имел точного представления. Особенно для меня чувствительно было явное изменение отношения ко мне Петра Аркадьевича Столыпина, который уклонялся от встречи и бесед со мною.

Чтобы выяснить положение, я решил обратиться непосредственно к Курлову и поставил перед ним ребром вопрос:

«Мне передают, что против меня выдвинуты какие-то обвинения. Я хотел бы знать, в чем они заключаются, и иметь возможность на них ответить».

Курлов от ответа уклонился.

«А, так, разные пустяки, мало ли что болтают. Не стоит обращать внимания, не принимайте так близко к сердцу. Теперь все улажено».

И это говорил человек, который незадолго перед тем подал свой голос за предание меня военному суду.

Из этого ответа я убедился, что правды от Курлова я не узнаю, и решил не делать больше никаких попыток для выяснения моего положения и предоставить все естественному ходу вещей.

Не могу сказать, чтобы положение мое было приятное. Я числился генералом для поручений при министерстве внутренних дел, но не только не получал никаких поручений, но и состоял под почти не скрываемым надзором полиции. Петербургское Охранное отделение установило за мною слежку, правда, следили за мной не местные филеры, которых я всех превосходно знал в лицо, а специально выписанные для этого, как я узнал позднее, филеры киевского Охранного отделения. Но, конечно, не заметить это наблюдение я не мог, да и велось оно слишком примитивно. Куда бы я ни шел, в гости ли, по делам ли, или просто на прогулку, за мной неизменно шли два провожатых. Сначала это меня раздражало, но потом я привык. Выходило немало курьезов. Помню, уже перед самой революцией, как-то раз во время своей обычной прогулки по Невскому, я столкнулся с Бурцевым. Он шел в сопровождении филеров. Шли филеры и за мной. Бурцев раньше был моим злейшим врагом в качестве разоблачителя моих лучших сотрудников по борьбе с революционным движением. Теперь это было уже в прошлом, но я не мог не улыбнуться иронии судьбы, которая нас теперь поставила в равные условия. Я поклонился Бурцеву, познакомиться с которым мне незадолго до того привелось. Несомненно филеры этот мой поклон зарегистрировали.