Книга Без воды - Теа Обрехт

– Знаете, сэр, я, должно быть, мертвая. И, по-моему, вы все тоже никак не можете быть живыми и настоящими.

Я рассмеялся, но не стану отрицать: меня ее слова просто в ярость привели. Я схватил ее за руку и подвел к тебе, Берк, чтобы она почувствовала, как от твоего дыхания шевелятся волосы у нее на голове, чтобы могла потрогать твою бородатую теплую морду, чтобы, приложив ухо к твоей груди, услышала, как глухо стучит твое сердце.

– Ты чудеса любишь? – спросил я и откупорил свою фляжку. Девушка осторожно заглянула внутрь. – Тут у меня вода из шести рек: Гуадалупе, Пекос, Рио-Гранде, Канейдиан, Бразос и Колорадо. Тебе когда-нибудь доводилось пить воду сразу из шести рек?

Она встряхнула фляжку и сделала глоток:

– Соленая!

– Это из реки Бразос, – солгал я. – Выпей еще немного.

– А теперь у нее привкус железа.

– Это из Рио-Гранде.

Из твоего седла, Берк, и чересседельных сумок я сделал что-то вроде навеса, и девушка, свернувшись под ним в клубок, проспала все жаркие дневные часы. А Джолли, продолжая кипятиться, бродил вокруг нашей стоянки, стараясь держаться подальше от Шоу, и даже на ту сторону ручья перешел, чтобы умыться. Шоу разделся до пояса, и было видно, что тело у него упругое, мускулистое, а кожа ослепительно-белая, как у древней статуи, какие из земли выкапывают.

– Слушай, Шоу, а жена-то у тебя имеется? – нахально спросил Джолли.

– Во-первых, для тебя я «мистер Шоу». – Он чуть наклонился, упершись руками в колени. – А во-вторых, какое твое собачье дело, есть у меня жена или нет?

– Просто наблюдения за тобой подсказывают, что давненько тебе, пожалуй, не напоминали, какая разница между женщиной и девушкой.

– Странно, с чего это ты вдруг о женщинах заговорил. Я-то уверен был, что ты этого своего здоровенного козла предпочитаешь.

Было слишком жарко для перебранки, так что они решили пока это дело оставить и разбрелись в разные стороны, чтобы вздремнуть, пока не спадет жара. Джолли, который обычно и ночью-то спал плохо, неглубоким тревожным сном, без толку проворочался несколько часов и снова пристал ко мне:

– Нет, ты заметил, как он ее лапает, когда она у него в седле сидит? – Можно было подумать, что все время мы только об этом и говорили. – Пожалуй, стоит все-таки шею ему свернуть! – На это я ничего не ответил. То, что Шоу давно пора свернуть шею, становилось очевидно каждому, кто хотя бы час провел в его обществе. Я как раз начал засыпать, когда Джолли снова пробурчал: – Да, все-таки стоит этому гаду шею свернуть.

– А тебе когда-нибудь доводилось делать такое? – спросил я.

– Что?

– Шею человеку сворачивать? Ну, ты людей-то хоть раз убивал?

– Еще бы! – Джолли сел и принялся лениво складывать походное одеяло. – Я же целых два года в Алжире воевал.

– Я не о том спрашиваю. Ты хоть раз убил человека, который сам тебя убивать вовсе не собирался?

Пополам, еще раз пополам и еще раз пополам – скатка была готова, но отвечать Джолли не спешил. Потом спросил:

– А ты?

– Возможно. – Я обнаружил, что машинально тереблю стебли сухого шалфея. – И это совсем не похоже на то, когда убиваешь в бою. По-моему, лучше бы тебе никогда этой разницы и не узнать.

* * *

Нестерпимо долго тянулись выбеленные солнцем полуденные часы. Казалось, между нами и далекими холмами многие мили кипящего воздуха. Жару мы пережидали в неровной тени мескитовых деревьев. Ртуть в градуснике взлетела до самого верха. Джордж все постукивал по градуснику, надеясь его «стряхнуть», но тот продолжал показывать нечто невообразимое. Впрочем, Джордж явно находил свои наблюдения достаточно любопытными и все время радостно ухмылялся.

Девушка вдруг потянула меня за руку. Она хотела еще воды «из шести рек».

– Там ее маловато, чтобы каждый день пить, – возразил я.

– Ну, пожалуйста! – умоляющим тоном попросила она. – Когда я ее пью, я все-все вижу.

Я разрешил ей сделать крошечный глоточек и спросил:

– И что же ты видишь?

– Я вижу маму и наш старый дом.

– А еще что?

– И еще кое-что, только это мне не нравится.

– Что, например?

– Волков.

Мы снова погрузились в сонное оцепенение, и вдруг Джордж вскочил, взял в руки винтовку и пробормотал:

– Не пойму, что это там такое?

Из кипящего полуденного марева возникло неясное, но довольно большое, странно плоское пятно. И оно все увеличивалось, словно катясь по высушенной жаром твердой земле; потом под воздействием дрожащей дымки края его исказились, и оно сперва превратилось в некую лохматую кляксу, а затем – в то, чем и являлось на самом деле: в повозку с впряженным в нее волом, которой правил индеец, одетый в европейский костюм – пиджак и брюки. Через плечо у него была перекинута длинная, до пояса, коса, переплетенная разноцветными лентами. А от солнца он прикрывался маленьким черным зонтиком. Подъехав к нам, он приподнял шляпу и сказал:

– Ничего себе! Вот это да! А как вы, ребята, вон того называете?

– Это верблюд, – пояснил я.

– Какой красавец!

– Только от него пахнет, – сказала наша девочка.

– Это правда. А скажи-ка, почему у него спина такая странная?

– Ты откуда едешь? – спросил у индейца Шоу.

Индеец снова уселся в свою повозку.

– Из форта.

– Тебе там не встретился заблудившийся караван? Несколько фургонов с переселенцами? – спросил Джордж.

– Караван? Нет, никаких повозок я там не видел. В ту сторону плохо ехать. Там одни хищные птицы кружат.

Он продал нам немного воды и вяленого мяса, махнул на прощание шляпой и снова тронулся в путь. Мы смотрели ему вслед, пока он не исчез из виду – всем, видно, хотелось убедиться, что это был настоящий человек из плоти и крови. Мы и потом еще довольно долго сидели в молчании. Только Джолли все улыбался.

– Жарко в такую погоду в костюме-то, – заметил он.

Мико сердито глянул в его сторону.

– А разве целью великого королевства не является обрядить всех язычников в костюмы? – возразил он.

– Да я просто говорю, что этому парню, должно быть, страшно жарко.

– Зато сам он наверняка считает, что теперь стал большим человеком, раз костюм носит. И полагает себя куда выше своих собратьев.

– Ну и ладно.

– А может, он убедил себя, что, если будет носить европейский костюм, так и страдать не будет. Да только все равно – так он к своим собратьям презрение выказывает.

– Я ведь уже с тобой согласился, Мими, сказал «ладно».