Книга (не)военная тайна, или Выжить в тайге и не забеременеть - Вероника Касс

— Мам, но то сорок минут, а не три часа, и вечер, когда все звонят на заставы своим родным, а не утро, как сейчас.

Мама пожала плечами:

— Попробуй позвонить дедушке.

— Так, наверное, и сделаю. Спасибо, мам. — Я ушел в свою комнату, чтобы переписать номер. Снял телефон с зарядки, и экран сразу же замигал, говоря о входящем вызове с неизвестного мне номера.

— Слушаю.

— Калинин Роман? — грубо спросили на том конце телефонной трубки.

— Да.

— Отлично, значит, так.

— А вы не желаете представиться? — Я присел и закрыл глаза, чтобы успокоиться и не вспылить раньше времени от наглости своего собеседника. Номер был другого региона, и сейчас почти не оставалось никаких сомнений, кто это мог быть. Я открыл глаза и уставился на настенные часы: если у нас сейчас полдвенадцатого, то в Москве половина шестого. И не спится же ему.

— А ты борзый. Генерал Ворон говорит… — мужчина начал говорить что-то дальше, но я перебил его, абсолютно не вслушиваясь в слова.

— Если вы звоните мне сейчас именно как генерал, то я смею вас разочаровать: у меня отпуск, и любые возникшие служебные вопросы я буду решать лишь со своим непосредственным руководством. Поэтому не вижу смысла в дальнейшем продолжении диалога. — Потер переносицу: ни к чему хорошему это не приведет.

— Да ты не только борзый, но и отчаянный. Хорошо, будь по-твоему. Я тебе звоню сейчас по гражданскому, личному вопросу, касающемуся моей дочери, и только попробуй положить трубку.

— Я вас слушаю.

— Ты должен с ней расстаться.

Ага, счаз.

— Кому это я должен?

— Не перебивай. Насте еще рано вступать в какие-либо отношения. Давай по-хорошему. Я тебя переведу, куда хочешь. Хочешь — звезды внеочередные и сразу на обучение, для дальнейшего роста. Должность хорошую подберу. Только не морочь девочке голову.

— Анатолий Макарович, я в первый и последний раз сделаю вид, что не слышал ничего подобного. И не скажу ничего Анастасии лишь из-за того, что не хочу травмировать её еще больше. А не потому, что боюсь каких-то карательных мер с вашей стороны. Я хочу, чтобы вы это четко понимали.

— Это ты ничего не понимаешь, капитан.

— Повторяю еще раз: званиями не здесь и не со мной меряйтесь. Ваша девочка, как вы сказали, давно уже выросла, если вы не заметили. Двадцать один год. И если вы хотели добиться того, чтобы с нее слетели розовые очки, когда отправили её в эту глушь, то я вас уверяю: у вас почти получилось. Только вот теперь настоятельно вас прошу: прекратите свое воспитание. Оно, как бы вам помягче сказать, запоздало.

— Да как ты…

— Что я? Как я смею? Смею, — я держался из последних сил, чтобы не закричать и не высказать этому самодуру все, что о нем думаю. Прижал телефон плотнее к лицу и почувствовал, как тот накалился. Весьма символично, словно дело было не в недавней зарядке, а волнах злости, исходящих от обоих говорящих.

— Надеюсь, ты хорошо подумал, — полушепотом проговорил мужчина, но мне даже напрягаться не пришлось, чтобы его услышать, настолько сильно я был сосредоточен на звонке.

— Лучше, чем когда-либо, — коротко бросил и нажал на отбой.

Самодур генеральский. Мне нужно было в город. Срочно надо было что-то решать. Написал Вике смску, чтобы она была готова через пятнадцать минут и ждала меня во дворе, а сам пошел умываться и переодеваться. Помощь рыжей одноклассницы сейчас была как нельзя кстати.

Глава 21

— Товарищ, лейтенант, разрешите? — прокричал Праздников, появившийся на пороге.

— Да, Саша, чего кричишь-то так? — произнесла обессиленно, приложив пальцы к вискам. Голова болела с самого утра.

А все почему?

Потому что по ночам надо спать, а не думать о том, где же шарится твой мужчина, твой будущий муж, и почему он не звонит. Сегодня шел третий день, как Калинин уехал в отпуск. Я пыталась убедить себя, что если Роман до сих пор не позвонил, значит на то была веская причина.

Но тогда становилось еще страшнее: а вдруг с ним что-то случилось? Он же в ночь должен был ехать по трассе больше чем пятьсот километров. В дороге случается всякое. На таких мыслях я пыталась заткнуть собственные идиотские домыслы куда подальше и успокоиться. Если бы что-то произошло, то мы бы на заставе узнали. Нам бы пришла хотя бы как минимум телеграмма. В очередной раз отогнав тревожные мысли, я с силой зажмурила глаза и, открыв их, перевела взгляд на Александра, по-прежнему стоящего в дверях.

— Там это, — замялся прапорщик, — вам телеграмма пришла.

Что?

Нет, нет — это все причуды моего воображения.

— П-про… — начала говорить, и голос пропал, мне показалось, что я закашлялась собственным дыханием. Разве такое возможно? — Что?

— На вас пришла телеграмма.

Не показалось? Что, что он?..

Стоп, Настя, дыши!

Телеграмма пришла на тебя, значит, ты опять все надумала. И как только я осознала, о чем говорил Праздников, меня прошибло холодным потом. А сердце, как у трусливого зайчонка, убежало в пятки.

Нет, только не это. Я закрыла глаза и часто-часто задышала. Схватила подлокотник стула и с силой его сжала. Мне нужна опора, хотя бы стул. Лишь бы не упасть, не провалиться в бездонную пропасть отчаяния.

Нет. Нет. Нет.

В моей голове взрывались петарды протеста, сердце стучало как сумасшедшее, а я сама, еле разлепив губы, с ледяным спокойствием произнесла:

— Перевод?

Иначе просто сорвусь, упаду в этот омут, черную дыру, которая уже оплела мои руки и ноги и тянула к себе. Оставался лишь подлокотник стула — как последняя надежда, как глоток чистого воздуха в помещении, отравленном ядовитым газом. Всего лишь пластмасса, которую я отчаянно сжимала, надеясь на спасение.

— Да, причем, ну…

— Что? — рыкнула на мужчину, сама того не заметив.

Я была не в состоянии что-то читать. Я вообще была не в состоянии уже третий день и теперь разваливалась на мелкие кусочки. Как та лошадка, в которую играют американские дети на праздниках. Её бьют, бьют палками, пока с нее не посыпятся подарки и конфетти на голову детишкам. Так и со мной: меня били, били собственные родители, и, кажется, именно сейчас с меня должно посыпаться то самое разноцветное конфетти.

— Приказано явиться к новому месту службы в течение недели. Это как-то странно, но…

Что говорил Праздников дальше, я уже не слушала, все его слова потонули в диком истерическом смехе. Моем смехе.

Отец знал. Он все знал.

Слегка пошатнувшись, я поднялась и, не видя того, что происходит кругом, направилась на звук голоса Александра. Тот по прежнему что-то говорил, а я задыхалась. Расстегнула верхние пуговицы рубашки и схватилась за горло.