Книга Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Десмонду Мортону составлять персонально для него на ежедневной основе «подборку наиболее интересных сообщений». В конце марта 1941 года Черчилль прочитал в одном из подобных сообщений о переброске бронетанковых дивизий вермахта из Бухареста к Кракову, а затем о возвращении этих дивизий обратно в Румынию. По его собственным словам, это сообщение стало для него «вспышкой молнии, осветившей все положение на востоке». Срочная переброска сил к Кракову означала готовность Гитлера вторгнуться в Россию в мае, однако возникшая задержка с возвращением дивизий обратно свидетельствовала о переносе сроков вторжения с мая на июнь. Для подтверждения слов и своей проницательности Черчилль привел письмо Идену от 30 марта, в котором информировал главу МИД, что на основе данных разведки он сделал вывод: «плохой человек концертирует огромные вооруженные силы» с целью нападения на «Медведя».

Сообщение, которое упоминает Черчилль, было получено, по его словам, от «одного из наших самых надежных осведомителей». На самом деле источником этих ценных сведений стал перехват Блетчли-парком секретных сообщений, «Ультра». Точнее, перехваченное и дешифрованное сообщение люфтваффе от 27 марта. Черчилль ознакомился с ним 30-го числа. Обычно щепетильный в вопросе приведения дат цитируемых сообщений, в этом случае автор отказался называть конкретные даты, согласившись с мнением Паунэлла, что «ни один обычный агент не в состоянии доставить сообщение за три дня». Тот же Паунэлл скорректировал текст, упомянув в качестве источника «наших местных агентов».

Немезида — Немезидой, но после 22 июня СССР и Великобритания оказались в одной лодке, а союзникам принято помогать. Однако с этим англоязычные страны не спешили. В середине июня, еще до приведения плана «Барбаросса» в действие, Черчилль обратился к Рузвельту с вопросом о поддержке России в случае ее борьбы с Германией. Формально президент не возражал против оказания помощи, однако Государственный департамент предлагал не торопиться, больше делая ставку на обещания, чем на реальные дела. Не лучше обстояли дела и на Острове. Члены британского кабинета, с возмущением констатировал С. Криппс в своем дневнике в конце июня — начале июля, «хотят иметь от сотрудничества [с СССР] одни лишь выгоды, ничего не давая взамен». Криппсу вторит Бивербрук, который в своем меморандуме от 19 октября «Помощь России» негодовал, что британская стратегия «до сих пор базируется на принципе затяжной войны и совершенно слепа к требованиям и возможностям момента».

Что на этот счет говорит Черчилль в своих мемуарах? Он сообщает одну из причин сдержанности Британии: «Почти все авторитетные военные специалисты полагали, что русские армии вскоре потерпят поражение и будут в основном уничтожены». По словам Гарольда Николсона (1886–1968), из пяти экспертов в Военном министерстве четыре считали, что «Россия будет в нокауте через десять дней». Уэйвелл отводил СССР «несколько недель», Криппс — четыре недели, Дилл — семь. «Невозможно сказать, сколько продлится сопротивление России: три недели или три месяца», — писал Паунэлл 29 июня 1941 года.

Красная армия разочаровала всех западных аналитиков, выдержав массированный удар в одиночку и поставив вопрос о помощи с новой силой. В последний день августа 1941 года Черчилль сказал министру снабжения, что «наш долг и наши интересы требуют оказания всей возможной помощи русским, даже ценой серьезных жертв с нашей стороны». На страницах третьего тома он называет «упорно и стойко сопротивлявшуюся» русскую армию «доблестной» и сообщает, что «нас воодушевила сила сопротивления русских».

Несмотря на высокопарные слова, союзники и в этот раз не спешили облегчить страдания русского народа, бьющегося с общим врагом. Объясняя позицию британского правительства, Черчилль приводит в своей книге два замечания, одно циничнее другого. Он указывает, что «всё, что посылалось в Россию, урывалось из того, что было жизненно необходимо Британии». А также делает признание, которое, по словам В. М. Фалина, является «образчиком человеческой испорченности и политической неблагодарности»: что больше года после вступления СССР в войну Британия воспринимала «Россию, как обузу, а не подспорье». И это сказано про страну, которая в 1941–1942 годах вела борьбу с основными силами вермахта. «Дорогой Уинстон!., русские убивают сегодня больше немцев и уничтожают больше их снаряжения, чем вы и я вместе взятые», — скажет Рузвельт в апреле 1942 года.

В результате избирательности изложения, в тексте не прослеживается, что основные бои велись теперь на Восточном фронте. Являясь автором, Черчилль конечно же был волен сам определять, что войдет в его произведение, а о чем должны рассказать другие. Но есть события, стратегическое значение которых настолько велико, что умалчивание о них искажает передачу материала. Если говорить конкретно о третьем томе, то одним из таких эпизодов стал провал операции «Тайфун» и разгром вермахта под Москвой. В то время как Битва за Британию стала первым поражением Гитлера в воздухе, успешная контратака советских войск под Москвой означала нечто большее. На подступах к столице СССР в прах обратилась доктрина блицкрига, также был развеян миф о непобедимости вермахта. Если Эль-Аламейн стал для британцев «концом начала», то стратегически важная победа Красной армии ознаменовала собой начало конца захватнической политики Гитлера и его приспешников. Впереди еще было много сражений, много верст похода на запад, много пролитой крови, но уже тогда в умах немецких военачальников зародилась мысль, что Третий рейх обречен. Это был тот самый момент, когда решительная и действенная помощь союзников могла ускорить разгром и приблизить час победы, сохранив миллионы человеческих жизней. Но США восстанавливались после Пёрл-Харбора и краха своего подхода «воевать не воюя», а британцы преследовали имперские интересы, сражаясь в Африке, на Среднем и Дальнем Востоке.

Одновременно с явной избирательностью в описании недавнего прошлого при появлении русской темы наблюдается важное стилистическое изменение, затронувшее все произведение: Черчилль начинает все больше сбиваться на оправдания. Первые два тома были посвящены событиям предвоенных лет, началу войны в 1939-м и кризисам 1940 года. Это были сложные, опасные, критические, но понятные с точки зрения обоснования правильности его поведения времена. В них происходили такие события, в которых, как писал В. С. Высоцкий, «мне выбора по счастью не дано». Поэтому Черчиллю оставалось только представить черно-белую картину, чтобы «не возникало бы сомнений насчет того, о чем думает премьер-министр и чего он хочет сделать». И при этом неважно, идет ли речь о 1930-х годах, когда появилась угроза милитаризации Германии и автору, пошедшему против общественного мнения и одному из первых начавшему предупреждать об опасности, достаточно легко было показать моральное превосходство своего поведения. Или описывается кризис 1940 года, когда суровость и обреченность ситуации сами диктовали нужные слова для демонстрации собственного величия и собственной правоты. Но начиная с середины 1941 года ситуация меняется. В героическом повествовании появилось все больше эпизодов, которые в общем контексте войны требовали не только сложнейших решений с непредсказуемыми результатами, но и возлагали исполинский груз ответственности в случае неудачи выбранной альтернативы. Отныне создание мифа заменяется апологией. Все больше внимания Черчилль начинает уделять обоснованию своих решений, доказательству, что и здесь, и там, и везде он был прав.