Книга Взгляд змия - Саулюс Томас Кондротас

– Айтвараса? Какого айтвараса?

– Ну, айтвараса. Домового.

Я осмотрелась, словно ища, где бы мы могли держать айтвараса.

– Может быть, не у всех дома водятся айтварасы, – не оборачиваясь, продолжал Анус. – Там, у нас, такие люди построили себе дом. Они скупают свиней, знаете, тех, что сами подыхают. И что им с них? Я сам видел, как они вселяются в свой новый дом. И вот старший сын ихний, он внес туда айтвараса. Вытряхнул из мешка такого, на кошку похожего, но никто толком разглядеть не успел, потому что айтварас, едва брякнувшись на пол, сразу прыг на печку, а с печки – скок в шкап платяной. А когда двери шкапа открыли, желая получше его рассмотреть, то в шкапу было пусто. «Есть», сказал один из них и руки потер, такой довольный. Вот оно как.

Показав, как «один из них» потер руки, Анус повернулся ко мне:

– А у вас нету?

Меня вновь обдало зноем, и он был намного жарче жара печи, потому что опалил не только поверхность тела, но и мускулы, кости, нервы, жилы, разжег пожар в голове. Казалось, мое сердце затягивается слоем копоти и пепла и теперь только человек, у которого сил не меньше, чем у этого ребенка, сумеет снова сделать меня такой, какой была.

– Нет, – ответила я горячечными пересохшими губами. – Нет. Айтвараса у нас нет. Ничего у нас нет. Ни айтвараса, вообще ничего.

– У вас есть красивый сад. И речка, – улыбнулся Анус, вновь отворачивая лицо к окну.

Моей ноги больше в этом саду не будет. И воды из речушки пить не стану. Только потому, что ты так сказал.

– А вы любите мирового судью, своего мужа? – спросил Анус.

Я едва не выкрикнула «нет!», но лишь прошептала, тяжело дыша:

– Не знаю. Уже не знаю.

– Вон его несут. Весь в крови.

Мейжис

Для того чтобы придумать самые важные вещи, отец, много времени не требуется, верно? Если тебе что-то на самом деле важно, ты в мгновение ока решаешь, как поступить. Так мне кажется.

– То-то и оно, деточка. Дольше всего нас грызут всякие мелочи. Это ты хорошо сказал.

Когда мы вошли в лес, желая обогнуть город, чтобы не пришлось вести пленного по главной улице, я уже все про себя решил. Я собрался жениться на своей маленькой девочке.

– Что ж тут такого, Мейжис? Ты же ее давно любил, вот и поженились бы.

Нет, дедонька. Голова моя мотается в десять раз сильней, чем нужно для одного ответа «нет». До той поры никак невозможно мне было взять ее в жены, даже и подумать об этом было страшно. Я ведь спал где попало, питался тоже чем бог пошлет. Такую жизнь редко кто выдержит. У тебя даже друга не может быть, старенький. Ни пса, ни иной твари живой. Воровская жизнь – это жизнь одного человека. Если у тебя будет друг, пес или ворона, может случиться, что придется о них позаботиться. Но как раз этого ты и не можешь. Ты должен заботиться о себе одном, только об одном человеке, об одном живом существе – о себе. Как бы больно тебе ни было переносить одиночество. (Хотя это и не так больно, как многим кажется, мне порой даже нравилось.) Среди нас хватало и таких, кто называли друг друга друзьями и всячески старались оправдать это имя: заботились о своем дружке, выкладывали перед ним всю свою жизнь, как я перед тобой сейчас, и всякое в этом роде. Чаще всего, отченька, они были грамотны, умели читать и вычитывали о таком поведении из разных там книжек. Думаю, что они верили, будто хорошее отношение к подельникам поможет им сохранить хотя бы часть некогда утраченной добродетели. У меня от таких умствований начинает голова болеть, дедунька, так и не стану я в них вдаваться. Скажу тебе лишь, что такие доброхоты почти безвылазно торчали по тюрьмам. Либо их друг выдавал на допросе с потрохами, либо сами они бросали того, кого считали другом. Вор должен быть одинок, отченька. Разве можно мне было жениться? У меня не было ни дома, ни, наконец, уверенности, что в один прекрасный день меня не арестуют. Бродил я себе в одиночку, как кот, все еще любя, но о женитьбе и подумать страшился. Я уже тебе говорил, отец, что в моей жизни совсем не было будущего, даже мысли о будущем, а женившись, мне неизбежно пришлось бы об этом думать.

– Ты прав, деточка. Женитьба – это союз во имя будущего. Если у тебя на уме одно настоящее, можешь просто лечь с женщиной, и все дела.

Ладно тебе, стариканчик ты мой. Все-то ты сам отлично знаешь. Ничего тебе и объяснять не надо.

– А тебе, Мейжис, никогда не случалось затосковать по своей малютке Регине так, чтобы захотелось тут же ее навестить? Хватало ли тебе самого себя для своей любви?

Случалось, как же… Вдруг до смерти хотелось ее увидеть. Редко, но навещал я ее. Твоя правда.

Да, я ходил к ней. Несколько ночей подряд она мне снилась, проснувшись, я долго думал о ней. Вспоминалось все: ее походка, голос, внешность – и еще что-то, чего нельзя увидеть, но я чувствовал, что это в ней есть. Какая-то черта характера или выражение лица в определенные минуты. Тогда я знал, что должен идти к ней. И я шел.

Отчим мой, Юозапас, на месте спаленной усадьбы выстроил маленький домишко без хозяйственных пристроек, с курятником только и хлевушком. Ох и жалкая стала жизнь этой семьи.

Приходил я в любое время когда мне вздумается. Любил зайти незаметно. Было немного забавно видеть их удивление, когда они неожиданно обнаруживали меня сидящим у них за столом или лежащим в ихней постели. Входил я без стука. Бывало, Юозапас повернет голову, а я уж тут, грею у печки руки, хотя и двери и окна закрыты. Уж это-то я умею, старенький. Захоти, я б и отсюда выбрался. Хотя нет, отсюда не выбрался бы.

«О, Косматик!» – говорили они, неизменно улыбаясь (теперь у них это уже хорошо получалось), а малышка Регина кидалась мне на шею и повисала на ней, как горностайчик.

И вот когда она обнимала меня, дедонька, тотчас же вся менялась, начинала дрожать, из глаз у нее лились слезы, и она нашептывала это свое «ах, Косматик, ах, Косматик», и это на меня очень действовало. В этот миг, отченька, я становился совершенно иным человеком. Я чувствовал сытость, мне было тепло, хотя в брюхе урчало от голода, а от мокрой одежды озноб пробегал по коже. И все же полностью расслабиться мне не удавалось. Я был вором, и мне следовало быть начеку. Вот, к примеру, такая странная вещь: едва Регина обнимала меня за шею, в глазах моего отчима Юозапаса загорались страх и ненависть. Он мог бы разорвать свою дочь на части, но жутко боялся меня. Я не осмелился бы повторить те проклятия по ее адресу, которые шептали его губы, срамные, унизительные прозвища, которыми он немо ее потчевал. Я понимаю его. Слава богу, ужас не позволял ему произнести их вслух, так он избежал многих неприятных вещей, которые могли с ним случиться.

«Тебе хорошо с ними? – спрашивал я у своей девочки, едва мы оставались вдвоем. – Отец не обижает тебя?»

«Нет, конечно. Ну да, хорошо, как же иначе, – она удивлялась, представляя, что я чересчур возбужден своей жизнью, о которой она была наслышана, хотя ничего на самом деле не знала, одни слухи. – Он же мой отец».