Книга Дни гнева, дни любви - Роксана Гедеон

Лязгнул замок, и я поспешно соскочила вниз. Дверь со скрежетом отворилась, и вошел бородатый тюремщик в платке, повязанном «а ля Марат».

– Вот вам завтрак, – сказал он хмуро, ставя на пол, как собакам, две жестяные тарелки. – И если будете еще разговаривать через окно, останетесь без ужина, а здесь кормят два раза.

Я без особого энтузиазма вдохнула запах содержимого тарелок. Оно состояло из двух третей пшенной каши и одной трети вареной фасоли. Глубокий вздох вырвался у меня из груди. Я знала, что буду вынуждена съесть все это, но к таким блюдам привыкать будет трудно.

– Вы не находите, что нас решили содержать здесь, будто мы настоящие преступники, – отозвалась Дельфина, неловко ковыряя завтрак ложкой: вилок здесь не полагалось. – Фасоль вся в уксусе, так что и есть невозможно, а масло в этой дрянной каше просто кошмарное…

– Похоже, Дельфина, нам придется привыкать к этому.

– Пресвятая дева, а что вчера был за ужин у герцогини де Сомбрейль! – грустно вспоминала она. – Радужная форель, фаршированные цесарки, раки в белом вине, шампанское к фруктам и немецкому сыру, коньяк и аржантельская спаржа…

Я мрачно подумала, что мне теперь долгое время придется утешаться одними воспоминаниями.

Под вечер стало не так жарко, и на мостовой улеглась дорожная пыль. Почти затих стук проезжающих экипажей. Давно опустел фонтан под окнами тюрьмы Ла Форс, прачки ушли, а мы, помня предостережение тюремщика, остерегались даже подходить к окну. Сидя на постели, я видела алеющее от заката летнее небо, пересеченное прутьями решетки, пышные ветки каштана и – чуть дальше – краешек вывески парикмахерской, сообщающей о наличии там париков, пудреных кос и даже золотых волос Дианы.

Тихо было вокруг. Из-за двери слышались шаги солдат. Изредка за окном раздавался цокот копыт. Подул легкий ветер, а ближе к полуночи прошумел летний дождь. Какое жаркое выдалось лето в этом году…

Заскрежетал замок. Тюремщик не разбудил нас, ибо мы с Дельфиной и не помышляли о сне. Он был даже без свечи, и в темноте его грузная фигура в проеме двери казалась зловещей. Я вскочила, опуская ноги на пол и тщетно пытаясь найти на каменных плитах свои легкие туфли.

– Гражданка Кюстин! – крикнул тюремщик, и его голос эхом ударился о стены. – Подойдите сюда!

Дельфина, не зная, радоваться ей или плакать, поспешно подошла к двери.

– Что вы хотите, гражданин?

– Это у вас папаша генерал, да? Она кивнула.

– Ваш папаша, гражданин генерал, хорошо служит нации. Собирайте свои вещички и можете уходить отсюда, вы свободны!

Дельфина вскрикнула от радости и, спохватившись, с виноватым видом обернулась ко мне.

– Честное слово, я не думала, что выйду так быстро, – сказала она извиняющимся тоном. – Я так сочувствую вам, мадам. Поверьте, я постараюсь что-нибудь для вас сделать…

– Ради Бога, – сказала я усталым тоном, – не думайте, будто вы чем-то обязаны мне.

– Нет-нет! – воскликнула она, поспешно собирая вещи и одеваясь. – Я постараюсь помочь вам. Я скажу вашему мужу, он…

Я возмутилась.

– Вдобавок ко всем несчастьям еще и это? Забудьте обо мне, моя милая! И не вздумайте говорить обо мне с адмиралом, это будет вообще верх глупости… Я запрещаю вам это, Дельфина, и если вы хоть немного дорожите моей дружбой, вы не сделаете этого.

Тюремщик нетерпеливо звякнул ключами.

– Что вы там замешкались, дамочка? Шагайте сюда!

Я поцеловала Дельфину на прощанье. Теперь я остаюсь одна и помощи мне ждать неоткуда. Меня попытается спасти королева, но возможностей у нее немного, она сама наверняка почти под арестом. Об адмирале и говорить нечего – он еще будет свидетельствовать против меня. Была надежда на Паулино – на то, что он найдет толкового адвоката, кое-кого подкупит, кому-то даст взятку. Но опять же денег у нас было не так много, чтобы действовать с размахом.

2

К концу второй недели тюрьма Ла Форс стала казаться мне заколдованным местом, откуда мне, возможно, и не суждено выбраться.

Хотя, честно говоря, пребывание здесь можно было назвать сносным, и я бы могла ожидать худшего. Утром я получала порцию вареной фасоли и стакан сидра, вечером – овощной суп и чай без сахара – его, как сказали мне солдаты, в Париже не было. Тюремщик давал мне целые охапки революционных газет: «Друг народа», «Монитер», «Революции Парижа»… Ничего более-менее толкового я не могла в них почерпнуть. Смутно угадывалось брожение, царящее в Париже, бурные заседания якобинцев, призывы к установлению республики. Король с семьей находился под негласным арестом в Тюильри. Многие левые депутаты склонялись к тому, что Людовика XVI следует низложить. На этой почве и строились все конфликты между правыми и левыми, умеренными и республиканцами.

Две недели прошли для меня в полном одиночестве, без прогулок, в невыносимой июльской жаре. Моя одежда пришла в такой вид, что мне даже на улицу было бы стыдно выйти. Сына мне видеть не разрешали. Хорошо еще, что Маргарита передавала мне чистое белье и мыло – другого ничего у нее не принимали. Но больше всего меня тревожило то обстоятельство, что за четырнадцать дней заключения обо мне никто не вспомнил. Меня ни разу никуда не вызывали, ни о чем не спрашивали, не грозили и не обвиняли. Я даже не знала, в чем видят мою вину Собрание и Коммуна.

Зачем я здесь? Уж не забыли ли обо мне? Кому необходимо содержать в тюрьме беззащитную женщину, не разрешая ей даже видеться с сыном? Наконец, если кто-то в этом заинтересован, почему же я брошена здесь без внимания со стороны судейских?

Я часами мысленно перебирала все свои знакомства и приходила к выводу, что среди них не осталось ни одного более-менее серьезного, на которое я могла бы рассчитывать. Все связи, которые когда-то у меня были, теперь неизменно тянулись за границу, и это мне не то что не помогало, но даже бросало на меня новые подозрения. Отец с его могущественными связями был далеко… Во Франции оставались еще знакомые мне аристократы, но они теперь не имели никакого влияния и сами опасались за себя.

Я вздрогнула от грохота открываемой двери.

– Ступайте, гражданка, – не слишком любезно сказал мне тюремщик, – вам разрешено свидание.

– Свидание? – Я подалась вперед. – Но с кем?

– К вам пришла ваша сестра.

Я остолбенела, пораженно глядя на тюремщика. Он нетерпеливо топнул ногой.

– Ступайте, дамочка! Если б вы только знали, как мне с вами надоело возиться!

Я шла по коридору тюрьмы Ла Форс, теряясь в догадках. Ко мне пришла сестра… Что это еще за удивительная новость? Никакой сестры у меня никогда не было. Может, это Изабелла назвалась так, чтобы повидаться со мной?

Разгадка была неожиданной. За железной решеткой, разделяющей камеру свиданий на две половины, стояла хорошо знакомая мне мадемуазель Валери, гувернантка моих детей, – скромно, изящно одетая девушка с властным и, как всегда, сухо-спокойным лицом.