Книга Город - Дэвид Бениофф

У Абендрота подозрительно сверкали глаза. Он то и дело без видимой причины улыбался — видно, сам себе анекдоты рассказывал. На нас он смотрел и ничего не говорил, пока не допил бокал. После чего потер руки и пожал плечами.

— Сливовый шнапс, — сказал он по-русски, довольно чисто, но, как и его коллега у школы, акцента не скрывал. — Один мой знакомый старик сам делает. Это лучшее пойло на свете. Я всегда с собой ящик вожу. Кто-то из вас говорит по-немецки?

— Я, — ответил Коля.

— Где выучил?

— Бабка была из Вены. — Правда это или нет, я понятия не имел, но Коля отвечал так твердо, что Абендрот, похоже, поверил.

— Waren Sie schon einmal in Wien?

— Nein[8].

— Жаль. Прекрасный город. И никто его до сих пор не бомбил. Но это ненадолго. Наверняка англичане до него доберутся уже в этом году. Вам кто-то сказал, что я играю в шахматы?

— Ваш… коллега возле школы. Оберштурмфюрер, по-моему? По-русски говорит почти так же хо-рошо, как вы.

— Кюфер? С усиками?

— Да-да, точно. Он был очень… — Коля замялся, словно бы не решаясь сказать обидное, — дружелюбный.

Абендрот несколько секунд пристально смотрел на Колю, а потом с веселым отвращением фыркнул. Прикрыв рот запястьем, рыгнул и налил себе еще шнапса.

— Он такой. Да, очень дружелюбный наш Кюфер. А как это вы обо мне заговорили?

— Я ему сказал, что мой друг — один из лучших шахматистов Ленинграда, а он сказал…

— Вот этот твой еврейский друг?

— Ха… он тоже так пошутил, но нет, Лев никакой не еврей. Нос — его проклятие, а вот денег еврейских нет и в помине.

— Удивительно, что Кюфер не осмотрел член этого мальчика, чтобы удостовериться в его расовой чистоте.

И не спуская с меня глаз, Абендрот что-то сказал охранникам по-немецки. Те с любопытством взглянули на меня.

— Ты понял, что я сказал? — спросил он Колю.

— Да.

— Переведи своим друзьям.

— «Моя профессия — распознавать еврея по лицу».

— Очень хорошо. И, в отличие от моего друга Кюфера, девушку по лицу я тоже умею распознать. Сними шапку, дорогая моя.

На долгий-долгий миг Вика замерла. Я не осмеливался на нее посмотреть, но знал — она взвешивает все «за» и «против». Браться за нож или нет? Браться бессмысленно — автоматчики срежут ее, не успеет она и шагу ступить, но, видимо, только бессмысленные жесты нам и оставались. И еще я почувствовал, как рядом со мной весь подобрался Коля: если Вика выхватит нож, он кинется на ближайшего охранника, и после этого все закончится очень быстро.

Неотвратимость близкой смерти меня, как ни странно, не испугала. Я и без того слишком долго боялся; я устал, проголодался — еще и переживать? Но хотя страх мой пошел на убыль, мужества отнюдь не прибавилось. Я так ослаб, что ноги дрожали уже от того, что я стою. Ничто меня больше не заботило, в том числе и судьба Льва Бенева.

Наконец Вика стащила с головы кроличью шапку и стала мять ее в руках. Абендрот одним махом выпил полбокала, причмокнул губами и кивнул:

— Будешь хорошенькой, когда волосы отрастут. Итак, карты на столе, да? Скажи-ка мне, — обратился он к Коле. — Вот ты неплохо говоришь по-немецки, а по-русски читать не умеешь?

— У меня голова болит читать.

— Разумеется. А ты, — он перевел взгляд на меня, — один из лучших шахматистов Ленинграда, но читать тоже не умеешь? Странно, не так ли? Большинство моих знакомых шахматистов — люди очень грамотные.

Я открыл было рот в надежде, что ложь польется из моих уст так же споро, как из Колиных, но Абендрот поднял руку и покачал головой:

— Не стоит. Вы сдали экзамен Кюферу, это хорошо и достойно уважения. Вы хотите жить. Но я-то не дурак. Один из вас — еврей, выдающий себя за нееврея. Один — девочка, выдающая себя за мальчика. Все, полагаю, грамотные, выдающие себя за безграмотных. И несмотря на старания наших бдительных солдат и усилия нашего уважаемого оберштурмфюрера Кюфера, ваши уловки увенчались успехом. Тем не менее вы приходите ко мне и напрашиваетесь на шахматную партию. Вы специально привлекли мое внимание. Это очень странно. Ясно, что и вы не дураки, иначе вас бы уже давно убили. Вы же не рассчитываете в самом деле, что я вас отпущу, если вы у меня выиграете, правда? А вот дюжина яиц… дюжина яиц в этом уравнении — самый странный икс.

— Я понимаю, что власти нас освободить у вас нет, — сказал Коля, — но я вот что подумал. Если мой друг выиграет, может, вы замолвите за нас словечко перед своим начальством…

— Ну разумеется, у меня есть власть вас освободить. Это не вопрос… А! — Абендрот ткнул в Колину сторону пальцем и кивнул, сдерживая улыбку. — Очень хорошо. Ты умный. Играешь на германском тщеславии. Да, неудивительно, что ты понравился Кюферу. Расскажи про яйца.

— С августа их в рот не брал. Нам же все время еды не хватает, и вот у меня из головы никак нейдет яичница. Весь день по снегу ходишь — в башке одна глазунья.

Абендрот побарабанил по столу пальцами.

— Хорошо, рассмотрим ситуацию. Вы втроем — закоренелые лжецы. Сочиняете какую-то сомнительную байку, чтобы добиться у меня аудиенции… — Абендрот посмотрел на охрану и пожал плечами. — Почти что наедине. Со старшим офицером айнзацгруппы «А», которую все ненавидят. Очевидно, у вас есть информация, которую вы желаете продать.

Повисла пауза. Затем Коля произнес:

— Не понимаю.

— А мне кажется, понимаешь. Возможно, вы знаете, кто из заключенных — большевики, или вы слыхали о планах Красной армии по переброске войск. Перед прочими русскими вы эту информацию выдать не можете, поэтому и устраиваете отдельную встречу. Такое, знаете, бывает — и бывает часто. Многие ваши соотечественники с готовностью предают товарища Сталина.

— Мы не предатели, — сказал Коля. — Мальчик вот в шахматы хорошо играет. Я слыхал, вы тоже шахматист. Вот и подумал: почему бы вам с ним не сыграть?

— На такой ответ я и надеялся, — улыбнулся Абендрот. Он допил шнапс в бокале и вылил из бутылки остатки. Поднял и полюбовался жидкостью на просвет. — Мой бог, вот это напиток. Семь лет в дубовой бочке…

Он сделал маленький глоток — терпеливо, не торопясь допить последнее. Посмаковав, тихо произнес что-то по-немецки. Один охранник направил на нас «шмайссер», а другой подошел и принялся меня обхлопывать.

Мне казалось, что в хлеву мы надежно запрятали нож, но, пока солдат меня обыскивал, я постоянно ощущал, как жесткие ножны впиваются мне в подъем стопы. Охранник обшарил карманы отцовской шинели, проверил у меня под мышками, под ремнем, между ног. Сунул пальцы в ботинки сзади — и тут страх вновь налетел на меня. Приступ чистого ужаса, как насмешка за бесчувственность всего пять минут назад. Я попытался дышать ровно, не хлопотать лицом. Солдат потыкал меня в лодыжки и перешел к Коле.