Книга Неравный брак - Анна Берсенева

– И твои, если хочешь. И те, с путча, – тоже. Я тогда много разного нащелкал – людей разных много. Хотя вообще-то не очень люблю вот так, по-репортерски снимать. Но там что-то совсем особенное было.

Еве казалось, что она слышит его слова прежде, чем он их произносит. И вместе с тем она совсем не знала, что он скажет в следующую минуту, и, затаив дыхание, ждала каждого его слова.

– Я на черно-белую пленку снимал, сам потом печатал, – продолжал Артем. – И такое странное ощущение было, когда они проявлялись! Даже теперь понять не могу. Как будто это не политика, а что-то другое, более существенное – медленно так сквозь лица проступает. Ну, ты лучше сама посмотри.

Он провел рукой по полу, нащупал свои джинсы, быстро, не вставая, натянул их, поднялся с кушетки. Ева смотрела, как он идет через небольшую комнатку, поднимает руку, берет со стеллажа одну из картонных папок.

Каждое его движение было исполнено молодой, себя не сознающей силы. Да он и просто красив был каждым своим движением – стройный, гибкий, довольно высокий, с широкими плечами. Когда он поднял руку, доставая папку, мускулы яснее проступили и без напряжения перекатились на его плече, на спине – и Ева почувствовала, как, подобно этому безотчетному движению мускулов, играет в его теле юная сила.

На секунду ей стало страшно; она не успела понять почему. – Что ты? – Наверное, Артем почувствовал ее взгляд: он обернулся, глянул вопросительно. – Сейчас покажу.

Фотографий действительно было очень много. Они вырвались из тесной папки, как только он развязал тесемки, и волной хлынули Еве на колени, упали на кушетку, на пол. Пока Артем поднимал фотографии, она повыше натянула клетчатый плед, узлом завязала у себя на груди.

– Вот этого парня с видеокамерой, – показывал Артем, – ранили прямо через минуту. Мне показалось, убили – так он упал… Единственный был момент, когда и правда страшно стало. Не потому даже, что убьют, а просто: что это вообще может быть. Неважно, со мной или с другим, но может… И ничего кругом не изменится. Его унесли сразу – сказали, не насмерть.

Ева вглядывалась в лица на черно-белых снимках. Их действительно было очень много, все они были разные, и каждое дышало новым, неповторяющимся выражением. Страх, ненависть, восторг, злость, любопытство, удивление, растерянность, сострадание, жадное веселье…

– Я больше всего хотел, чтобы это почувствовалось, – сказал Артем.

Он стоял рядом с сидящей на кушетке Евой и смотрел, как она перебирает фотографии.

– Что? – подняла она глаза.

– Да вот это: что кого угодно могут убить, и ничего в мире не изменится. Но только я и сейчас не понимаю, удалось или нет.

– Удалось, – кивнула Ева. – Хорошо удалось, Тема. Это, знаешь, из-за Москвы тоже, – вдруг улыбнулась она.

– Что значит – из-за Москвы? – удивился он.

– Она очень сильное ощущение дает, – объяснила Ева и радостно улыбнулась собственной догадке. – Я сама только сейчас поняла, когда смотрела на эти фотографии. Знаешь, какое ощущение? Незыблемости! Все стоит, как всегда стояло, – Кремль, набережная. Даже если изменилось, подновилось – все равно. И эти лица… Как будто дождь идет. Необыкновенный такой дождь, такого вообще-то не бывает: много разных капель, и они не сливаются, но все уходят в одни берега. Вот в эти. – Она показала на гранитные берега Москвы-реки на одной из фотографий. – Я непонятно говорю, да?

Ева посмотрела на Артема, быстро вскинув глаза. Он слушал с тем особенным вниманием, которое она так мгновенно успела полюбить в его широких глазах, в этом серебряном, направленном взгляде.

– Что ты. – Артем наклонил голову. – Какое – непонятно! – И добавил совсем тихо: – Мне так хорошо… Мне никогда не было так хорошо.

Ева почувствовала, как много он вкладывает в эти слова. Не специально, не намеренно вкладывает, а просто, как в дыхание – всего себя. Не поднимаясь, положив на колени фотографии, она обняла его бедра, щекой прижалась к животу. Он еле ощутимо вздрогнул от ее прикосновения, потом напрягся весь, сделал какое-то быстрое движение, словно хотел наклониться к ней, но не наклонился, а замер, прерывисто дыша. Ева увидела, как туманятся его глаза, одновременно почувствовала, как по всему ее телу проходит неудержимая волна – и тут же отзывается в нем, в его юной, горячей плоти…

– Хороший мой, – шепнула она. – Хороший мой, единственный…

Одной рукой продолжая обнимать его вздрагивающие бедра, другой она быстро, нетерпеливо развязала узел у себя на груди.

Глава 4

Прохлады в этом году, кажется, не было вовсе. Августовская жара в один день сменилась холодом и слякотью, затяжные дожди пошли в сентябре, продлились в октябре, а в ноябре уже начались морозы.

Чуть не всю свою сознательную жизнь работая травматологом, Гринев привык воспринимать погоду исключительно с профессиональной точки зрения: сколько народу привозят по «Скорой» зимой, сколько весной, сколько осенью. Еще какие-нибудь подробности – например, что кончилось бабье лето, – он всегда узнавал исключительно от Евы.

– Надо же! – удивлялся Юра. – А я думал, просто потеплело. И паутинки летали, говоришь?

Он немного придуривался, поддразнивая сестру, раньше ему всегда нравилось ее поддразнивать. Но этой осенью ей было не до шуток и не до романтических природных подробностей. Как, впрочем, и всей семье.

То, что так неожиданно, буквально в один день, произошло с Евой, потрясло родителей куда больше, чем мог бы потрясти самый невероятный поступок сына или младшей дочери. Даже отец, всегда склонный принимать Евину сторону, и тот воспринял происшедшее с чувством более сильным, чем недоумение.

– Да-а, – поморщился он, – что-то в этом есть… нехорошее. И зачем Еве… так?

Не говоря уже о маме – ту просто столбняк охватил, когда старшая дочь сообщила, что любит мужчину, которому… Да какого там мужчину – мальчишку, которому девятнадцать едва исполнилось, своего же недавнего ученика!

Впервые Юра видел маму в таком смятении. У Нади дрожал и срывался голос, когда она рассказывала об этом сыну.

Женя была на работе, Юра недавно вернулся с дежурства и собирался прилечь. Он только что вышел из ванной, когда раздались торопливые звонки в дверь. Сначала он насторожился сквозь наползающую дрему, но, по профессиональной привычке быстро реагировать на любую неожиданность, тут же вспомнил, что с появлением Жени родители перестали открывать гарсоньерку своими ключами.

– Что? – быстро спросил Юра, распахивая дверь. – Мама, что случилось?

– Юрочка! – Губы у Нади дрожали. – Слава Богу, она появилась, но… О Господи, ты же и не знаешь! – вспомнила она.

– Зайди, мам, успокойся. – Юра бросил на пол полотенце, обнял Надю за плечи и провел в комнату. – Кто появился? Полина?

Полина звонила из какой-то деревни как раз накануне его дежурства, предупреждала, что вернется домой не скоро. Конечно, ее планы вполне могли измениться за день, и вполне она могла появиться дома, но что же в этом страшного? Да он ведь еще вчера сообщил Еве по телефону о Полинкином звонке, неужели она родителям не передала?