Книга Звени, монета, звени - Вячеслав Шторм

Мудрый не узнал меня…

Мудрый горбится…

Мудрый чуть покусывает ус…

Мудрый сам встречает гостей в дверях…

Да ну – чушь! Всё – чушь! И не такая уж я важная птица, в конце концов, чтобы сам Лаурик Искусный…

– …оглох?

Тьфу, позор! Задумался совсем. Неуважение-то к хозяину какое!

– Прости, о Мудрый. – Улыбнулся. Не сердится.

– Устал небось с дороги?

– Нет… То есть…

– Жарко?

Ну точно, ошибся я. Он, он. Наш Мудрый. Всё знает, всё видит, всё понимает…

– Что ж, добро пожаловать, посланник Ард-Ри. Проходи… Гуайре.

Лаурик говорил это, уже идя впереди и показывая дорогу. Да и закрываемая дверь скрипнула неожиданно громко, разрезав фразу пополам. Разумеется, Мудрый произнес «сын Гуайре». Уж отца-то он хорошо знает… знал…

Я ожидал, что мы станем беседовать в любимой комнате хозяина дома, на втором этаже. Она, сколько я ее помню, всегда залита солнцем. Но Мудрый немного помедлил у лестницы, будто что-то обдумывая (или вспоминая?), а потом решительно мотнул головой и указал куда-то вбок, где в полумраке едва угадывались контуры дверного проема.

В доме царила тишина, и хотя хозяин ступал бесшумно, как охотящаяся рысь, мои сапоги, казалось, оглушительно грохотали. Не выдержав, я осмелел и спросил:

– Мудрый… А где Кольна?

Остановившись на мгновение, Лаурик, не оборачиваясь, отрезал:

– Умер. А всех прочих я отослал. Мешают.

«Умер». Слово как слово. Короткое. Емкое. Не «погиб», не «скончался». Просто – умер.

«Что с твоим псом, дружище?» – «Да так. Умер…»

Но ведь Кольна – верный, преданный, умевший делать то, что нужно тогда, когда нужно, знавший все тайны своего господина и тенью сопровождавший его повсюду, – ведь Кольна не пес.

Никогда я не умел скрывать чувства. И уж конечно, Мудрый, с легкостью читающий в душах, прочел в моих глазах всё.

– Люди рождаются и умирают, – твердо произнес он. – Таков порядок, установленный Четырьмя. Все люди, даже Их слуги. Кольна умер, служа Им. Ты хотел бы лучшей смерти, Бранн?

Кровь прилила к моим щекам.

– Прости…

– Пустое. Я не сержусь. Ты голоден?

Я отрицательно покачал головой.

– Тогда садись и рассказывай.

Я сел и сплел пальцы. С чего начать? О чем рассказывать этому человеку, который знает всё, знает меня, Бранна Мак-Сильвеста, даже лучше, чем я сам себя знаю?

И внезапно, будто со стороны, будто кто-то другой двигал моим языком и губами, услышал:

– Я не верю, о Мудрый.

Лаурик пристально глядел на меня, и мне стоило огромного труда не отвести взгляда от его пристальных, чуть прищуренных глаз.

– Не веришь во что?

– Ты, конечно, Мудрый, о Уста Четырех! – торопливо, запинаясь чуть ли не на каждом слове, заговорил я. – Ты не можешь ошибаться, но…

– Но ошибся, ты хочешь сказать?

И вновь я почувствовал, как неудержимо краснею. И вновь отстранение, странно глухим голосом:

– Это не она. Не Этайн.

– Не Этайн – что?

О Всеблагие! Если бы глаза и уши мои не утверждали, что напротив меня сейчас сидит, небрежно закинув ногу на ногу, облокотясь на стол и явно надо мной издеваясь, Лаурик Искусный, то я…

Слова хлынули из меня полноводной рекой. Пересказывая события последнего полугода – те, свидетелем которых я был, те, о которых слышал от других очевидцев, и даже те, о которых лишь догадывался, – я неотрывно глядел на хозяина дома. На что я надеялся и чего ждал, знают лишь Четыре. Лицо его ни на мгновение не изменилось, не моргая, всё так же пристально глядели глаза.

Наконец я закончил и перевел дыхание.

– М-да, – протянул Лаурик. – История… Ответь мне честно, Бранн, – ты ее любишь?

Мое горло спазматически сжалось.

– Я… Я не смею…

– Не смеешь, но любишь?

Какой ответ он ждал от меня? Да нужно ли было что-нибудь отвечать?

– Встань.

Погруженный в свои думы, я машинально выполнил приказ.

– А теперь поклянись. Пред лицом Тех, Кто всё видит и дышит, Тех, Кому все мы служим от рождения до самой смерти, поклянись, что без моего дозволения ты никому – ни живой, ни мертвый – не расскажешь того, что сейчас услышишь.

Внезапно пересохшими губами я выговорил слова клятвы. Мудрый удовлетворенно кивнул:

– Теперь сядь и слушай. Я не знаю, кто являлся Ард-Ри во сне той ночью.

Ноги, казалось, подломились сами собой, как будто неизвестный враг подкрался со спины и полоснул по сухожилиям под коленями. Кулем с мукой я рухнул обратно на лавку, задыхаясь, как вытащенный на берег лосось. В висках кузнечным молотом грохотало: «Не знает! Не он! Невиновна!»

Лаурик покачал головой и пододвинул ко мне серебряную чашу на высокой ножке. Не разбирая вкуса питья, давясь, я осушил половину, а другую пролил на грудь и на стол.

– Да, не знаю, – задумчиво повторил через какое-то время Мудрый. – Но это не значит, что Этайн и впрямь невиновна.

– Как? – вырвалось у меня. – Но ты только что сказал…

– Нет. Это ты только что сказал. А я внимательно тебя слушал и теперь попытаюсь подытожить.

Неизвестный с моим именем и моим обликом является во сне к Ард-Ри и предупреждает его о предательстве жены. Ард-Ри скачет в указанное место и находит там людей Илбрека. Что они там делали? Ведь приказ Луатлава был ясен: вся свита Лоннансклеха вместе со своим господином должна покинуть владения Ард-Ри. На следующий день он бросает обвинение Этайн, и та не может ничего ответить. Почему? Не потому ли, что оно было справедливо? И наконец, той же ночью происходит похищение взятой под стражу правительницы и ее сводной сестры, во время которого гибнет твой отец – человек, бесконечно преданный Ард-Ри; его побратим и личный советник. Если это заговор, то удар был нанесен мастерски.

Я со стоном обхватил голову руками. Спокойный, размеренный голос Лаурика, его беспощадные, логичные слова были острее копейных жал. Что я, молодой глупый воин, мог возразить на это?

Я и молчал. Ответ нашел сам Мудрый:

– С другой стороны, – начал он, постукивая костяшками пальцев по своему колену, – тут есть ряд неувязок.

Во-первых, молчание Этайн в ответ на обвинение можно истолковать вовсе не как признание вины, а напротив – как скорбь и гнев. Представь сам: человек, которого ты любишь и который совсем недавно любил тебя, бросает тебе такое в лицо, да еще и не сам лично, а посылает другого, пусть даже и своего побратима.