Книга Дневник посла Додда - Уильям Додд

Траурная речь продолжалась двадцать пять минут. Признаться, я ожидал гораздо худшего, хотя Гитлер не отдал должного президенту и его достоинствам как главе государства. Он все время подчеркивал военный талант и боевые заслуги героя Танненберга. В конце он обронил очень важное замечание о том, что именно Гинденбург привел национал-социалистов к власти. Кончив речь, Гитлер подошел к первому ряду кресел, поцеловал руки дочерям покойного президента и обменялся рукопожатием с его сыном – полковником Оскаром фон Гинденбургом. После этого зазвучала торжественная музыка, и все мы удалились. Без двадцати пяти одиннадцать я сел в поезд, чтобы ехать в Танненберг, в Восточную Пруссию, где осенью 1914 года Германия одержала первую большую победу в мировой войне8. Я сразу же лег спать и таким путем избежал встречи с фоторепортерами, которые не замедлили явиться в поезд со своими аппаратами.

Вторник, 7 августа. Около одиннадцати часов утра наш поезд остановился в Хохенштейне, чистеньком городке в двух милях от Танненбергского монумента. Нас тотчас отвезли на место битвы, где в полдень должно было состояться погребение Гинденбурга. Испанский посол и я сидели в первом ряду скамей, отведенных для дипломатов. Монумент произвел на нас большое впечатление: восемь огромных кирпичных башен высотой около шестидесяти футов, и на каждой горит неугасимый огонь, по-видимому в память о солдатах, участвовавших в войне. В честь неизвестного солдата, похороненного под Триумфальной аркой в Париже, также горит неугасимый огонь. Выходит, в Танненберге, где была сломлена мощь российской империи, немцы перещеголяли французов.

Солдаты безукоризненным прусским шагом подходили рота за ротой и наконец около трех тысяч человек в различной форме – черной, коричневой, серой и голубой – застыли на своих местах. Это были отборные солдаты всех немецких родов войск. Вскоре появились Гитлер, Геринг и Геббельс. Гитлер был в своей коричневой рубахе, с каким-то ножом на поясе, как у мясника, – почетным оружием нацистских солдат, Геринг был в форме воздушных сил, весь увешанный медалями, Геббельс – в штатском, без медалей и военных знаков различия, однако вид у него был не менее воинственный, чем у остальных. Он избежал фронта во время мировой войны, ибо страдает косолапостью и ходит прихрамывая.

На похоронах присутствовала семья Гинденбурга: две дочери и сын. Присутствовал и Мейсснер, личный секретарь президента, чье положение теперь, после смерти президента, стало весьма шатким, ибо он не посмел вступить в нацистскую партию, пока Гинденбург был жив. Говорят, будто он уничтожил завещание президента. Точно никто не знает, но все же странно, что завещание Гинденбурга не могут найти. Все говорят, что он распорядился похоронить свои останки рядом с четырьмя поколениями его предков в имении Нейдек. На трибуне было несколько пожилых генералов и среди них фон Макензен, который осенью 1916 года завоевал Румынию. Воинственного Людендорфа9 не было. Говорят, он ненавидел Гинденбурга. Вместе с Гитлером он в 1923 году участвовал в мюнхенском «пивном путче», который закончился провалом. Между ним и фюрером почему-то произошел разрыв, и они не переносят друг друга.

В надлежащую минуту военный священник прочел проповедь, очень воинственную по духу. Затем вышел Гитлер и, повернувшись к гробу, в котором лежало тело президента, произнес речь, которую закончил заявлением, что останки Гинденбурга предназначены для Валгаллы10. Он не превозносил характер старого президента и его преданность делу своей страны, как в прошлый раз. Ни единого слова не было сказано о девятилетнем пребывании Гинденбурга на посту президента. Вся речь была насквозь пропитана военным духом, хотя в ней не содержалось вызова французам, англичанам или американцам, которые решили судьбу гогенцоллернского рейха.

В конце Гитлер повторил вчерашнюю комедию, поцеловав руки дочерям президента на глазах у всех собравшихся, причем многие отлично понимали, какую горечь испытывает семья покойного по отношению к фюреру. Потом Гитлер без промедления сел в большой самолет и улетел в Берлин. Члены дипломатического корпуса вернулись к своему поезду, который отправился в Берлин около часу дня. Погода была чудесная, и Восточная Пруссия казалась процветающей. Дожди снова возродили природу.

Когда я подошел к своему купе, меня ждал у двери молодой доктор Бергер из германского министерства иностранных дел. Ему предписано оказывать мне всевозможные услуги, какие только потребуются. Но мне не нужны услуги. Я предложил ему сесть, и он около часа пытался спровоцировать меня на критику гитлеровского режима. Я же говорил об истории, о неправильном преподавании ее во всех больших странах, и особенно в нашей стране, когда дело касается Гражданской войны. Он сказал, что в министерстве иностранных дел занимается изучением отношений с Австрией. Однако я не пожелал пускаться в критику отношений Гитлера с Австрией, ни на минуту не забывая, что он специально «приставлен» ко мне. В нашем вагоне ехал и его коллега, молодой князь фон Витгенштейн, который был менее разговорчив, но исполнял ту же неблагодарную роль мальчика на побегушках при дипломатах. Я уверен, что заставил их горько разочароваться.

Поезд целых шесть часов полз по Польскому коридору. Видимо, нам специально решили показать, как неприглядна сейчас Польша: грязные города, оборванные крестьяне и огромное множество детей – я никогда не видел их столько за такую короткую поездку. Бергер мало говорил по этому поводу, но в каждой его фразе подразумевалось, что Польша принадлежит Германии. Он показывал мне мосты и огромные промышленные предприятия, которые были построены в период немецкого владычества в Польше, – теперь все это пришло в негодность. Разумеется, поляки – отсталая нация как в политическом, так и в экономическом отношении, но почему немцы считают, что непременно должны править ими?

Как только поезд пересек Одер и очутился на немецкой территории, скорость его удвоилась. Деревни были аккуратные и чистенькие, города – опрятные, а люди на железнодорожных станциях – оживленные и хорошо одетые. Нигде не было видно ни грязи, ни отрепьев. Да, разницу нельзя не заметить. Скоро стемнело, а в полночь поезд остановился у перрона большого вокзала на Фридрихштрассе в Берлине. Я был рад вернуться домой. Поездка, однако, оказалась очень поучительной.

Среда, 8 августа. Сегодня за завтраком у нас завязался короткий разговор, который служит примером того, какие беседы могут вести люди в узком кругу. Когда речь зашла о европейских долгах, Виганд сказал:

Он вложил в германские облигации сбережения, накопленные за всю мою жизнь. Вот уже многие годы я не получаю по ним ни одного доллара и не жду больше ни цента.

Никто не откликнулся на это, а Виганд, немного помолчав, добавил:

В Европе есть две страны, которыми я восхищаюсь и сравниваю их, когда речь идет об уплате долгов, – это Англия и Финляндия.

Англия недавно заявила, что и не подумает платить проценты по займу в четыре миллиарда долларов, предоставленному ей Соединенными Штатами, а Финляндия почти одновременно с этим полностью уплатила по своим обязательствам.

Этот разговор был весьма щекотлив для моего друга сэра Эрика, и, когда все за столом замолчали, я сказал: