Книга Сердце Пандоры - Айя Субботина

Я все-таки нажимаю на паузу и, хоть доктор Берр категорически не приветствует это мое пагубное пристрастие и вряд ли обрадуется, что я предаюсь ему в его же кабинете, все равно достаю сигареты и закуриваю. Обычно первая затяжка от души, до самого дна желудка, немного дурманит, дает первую ответную волну расслабления, но сейчас это не работает. Я вообще ничего не чувствую, как будто глотаю безвкусный кальянный дым.

Палец еще раз ударяет по тачпаду — и запись возобновляется. Только на этот раз я посмотрю ее до конца без остановок. Кажется, эту горькую пилюлю необходимо разжевать и проглотить, не запивая.

Глава тридцать шестая: Адам

— Я расскажу, как мы познакомились, потому что это необходимо. Не спешите перематывать, доктор Берр.

Полина горько усмехается, все-таки поддается слабости и обнимает плечи кольцом собственных рук. На несколько секунд сжимается в защитную позу эмбриона, а потом вдруг распрямляется. И на моих глазах происходит превращение из нервной, немного испуганной Полины, в ту самую загадочную холодную и безэмоциональную Пандору, в душе которой есть двойное дно.

— Когда я увидела его первый раз, то подумала, что Вселенная слишком жестока, потому что дала этому безобразию явится в ее идеальный мир. Знаете, он же был как черный мазок на картине с ромашковым лугом. Что-то такое, что хочется стереть не только из воспоминаний, но и из реальности. Мне было невыносимо смотреть на него, потому что Адам Романов своим несовершенством очень грубо ломал мой идеальный мир, в котором все мужчины — как боги, и их сердца так же божественно прекрасны и идеальны, как и прически, и воротники отглаженных рубашек. Но вы, наверное, как никто другой знаете, что у судьбы очень плохое чувство юмора и очень тяжелая рука справедливости. Спорим, каждый ваш пациент не понимает, почему с ним случилось то, что случилось, ведь он богат и может наслаждаться жизнью лет до ста. — Она подбирает губы, вздыхает без единого звука, выдавая себя лишь грузно поднявшимися и опавшими плечами. — Судьбе показалось забавным подарить Адама Романова моей старшей сестре. Знаете, какая она? Красивая, умная, образованная. Вся такая… до тошноты правильная. Из тех людей, в чьей идеальной картине мира есть место для некрасивого мужчины. Она его любила. Всегда любила. Просто какой-то фанатичной любовью. Они были вместе три года. Собирались пожениться. Ира уже платье выбирала. Хотите знать, как получилось, что этот мужчина выбрал не влюбленную в него женщину, а ту, которая была настолько тварью, что даже не трудилась скрыть отвращение? — Полина смотрит прямо в камеру — и меня опрокидывает ударной волной обратно в кресло. — Потому что этот мужчина — лучшее, что создала Вселенная.

Полина пускает первую слезу. Она точно плакала и до того, как решила исповедаться постороннему человеку, но именно после «старта» все ее эмоции имеют совершенно другой вкус. Уверен, что в ее слезах нет соли, только горечь. И я чувствую себя полным гандоном, потому что — да, блядь — я тоже в этом виноват. Что у нее было для меня? Журнальные улыбки с редкими проблесками чувств. Что я вижу здесь? «Вскрытие души» в пустоту, в циклопический глаз веб камеры.

Она рассказывает про своего Глеба. Холодно, морщась, как будто на нее брызжут холодной водой. Я пытаюсь углядеть там, в ее исповеди, хоть проблеск чувств, но их просто нет. Моя Пандора открыла свой ящик, но это лишь то, что лежит на поверхности, кривое зеркало ее прошлого. Та женщина, которую я взял в жены, может быть и любила этого мелкого урода, но та, что кается с экрана, точно ничего к нему не испытывает. И это кажется настоль очевидным, что впору задать себе логический вопрос: где были мои глаза, когда я подозревал ее в романе с Андреевым? В жопе, я бы сказал.

Полина рассказывает, как сбежала от него, потому что застукала с другой женщиной, и потому что боялась, что если не сядет на цепь, то вернется. И что я был самым подходящим кандидатом, потому что у меня были деньги и достаточно власти, чтобы они послужили хорошим стимулом не нарушать договор по крайней мере до рождения ребенка. Она так бесхитростно рассказывает о том, что продалась, что правда изо всех сил хлещет меня по роже. Не обеляет себя, наоборот — преподносит все так, будто именно ее поступок заслуживает премию «Самое большое дерьмо года». Хоть это совсем не так.

Это вот ни хуя не так, потому что я хорошо помню тот день. Не была она расчетливой стервой. Испуганной дурой скорее. И если уж на ней лежит вина грехопадения, то чем я лучше, если позволил ему совершиться?

Потом Полина переходит к той части нашего настоящего, в которой осталась одна в роддоме, потому что, как она потом узнала, я поехал к нему, к чудо-доктору.

— Мне было так страшно, что хотелось зубами вырыть нору и спрятаться там от всего мира. — Вот так, запросто, одним предложением Пандора сдирает пленку фальшивого дна, обнажая все свои страхи и боль. — Я вдруг поняла, что у меня совсем никого нет. И если вдруг умру, потому что Дьявол захочет себе мою душу, некому будет бросить горсть земли на мою могилу. Никто не пришел ко мне. Потому что я грязная маленькая Полина.

Я уже слышал это однажды, и эти слова — не просто совпадение, потому что на какое-то время глаза Полины стекленеют, как будто за столом остается только оболочка, пока дух бродит в сумерках души.

— Адам не приехал к вам только потому, что мой врач позвонила и рассказала ему, в какую слабую размазню превратилась его жена. И он все бросил, хоть уже сошел с самолета и знал, что в той больнице мной занимается чуть ли не весь персонал, и моей жизни все равно ничего не угрожает. Мой муж вернулся просто чтобы подержать меня за руку, потому что знал — больше у меня никого нет. Он разменял свою жизнь на то, чтобы успокоить выдуманную истерику своей нелюбимой жены.

Она отчаянно трет нос мятой бумажной салфеткой, как будто хочет добиться зеркального блеска. Кажется, даже после того фантастического минета Полина не была настолько обнаженной и безоружной, лежа подо мной, трепетно раскинув руки и доверчиво позволяя использовать ее по своему усмотрению.

— И он бы сделал это еще раз, без сожаления и размышлений, даже если бы знал, что теряет шанс навсегда, — она яростно прикусывает большой палец, как будто пытается отрезвить себя необходимой болью. — Адам ничего мне не сказал. Ни разу не упрекнул. Сделал все, чтобы я не знала, что с ним происходит. Не переложил на мою дурную голову хоть малую толику своих забот, а взвалил сверху мои и понес дальше. — Полина судорожно подавляет вздох, слизывает с верхней губы слезы. — Доктор Берр, вам знакомо выражение о сердце, которое размером с целую Вселенную? Красивые слова, правда? Я уверена, что в груди моего мужа самое обычное сердце: соответствует его сложению размером и весом. Не выставочный экземпляр. — Горькая улыбка — и слезы градом, так, что у меня в груди все сворачивается в неразвязываемый морской узел, просто, блядь, сука, намертво, на хрен! — Но в этом сердце, доктор, есть то, чего нет ни у одного человека в этом уродливом мире — там есть доброта ко мне. Там есть забота, которой я никогда не заслуживала и не смогу заслужить, даже если Иисус лично отпустит мне все грехи, омоет ноги и окрестит новым именем. Я не знаю, стану ли хорошей матерью нашему сыну, но Адам уже стал самым лучшим отцом. Я не знаю, стану ли хорошей женой, но Адам уже стал лучшим мужем. Безусловно, без всяких «если», без дурацких пятен на луне. И даже сейчас я все равно жуткая эгоистка, доктор, потому что, клянусь, если вы не примите его, я просто превращу вашу жизнь в ад. До конца своих дней буду являться кошмарами в ваши сны, сдохну на пороге вашей расчудесной клиники, и мой труп будет лежать там, потому что моими костями побрезгуют даже голодные бродячие собаки. Я не знаю, сколько жизней вы спасли и во имя чего они теперь существуют, но этого мужчину вы спасете. Ради того, чтобы он видел, как растет и взрослеет его сын, научил нашу Птицу Додо играть в футбол и читал ему сказки. Ради того, чтобы одна недостойная грешница попыталась завоевать если не его любовь, то хотя бы прощение.