Книга Аскольдова могила - Михаил Загоскин

— Как так? — сказал Тороп, взглянув с удивлением на ключника. — В чем же я солгал перед твоею милостью?

— Передо мною ни в чем; да я повстречался с Фрелафом. Как же ты сказал ему, что идешь в село Предиславино по моему приказу?

— Виноват, боярин: я не знал, как от него отделаться, — ведь он тащил меня к городскому вирнику!

— Вот что! — прервал Вышата простодушным голосом. — Так видно, когда он брал тебя в проводники, ты также, чтоб от него отвязаться, сказал, что он будет понапрасну искать Всеслава и что этот разбойник третьего дня проскакал мимо тебя по дороге к Белой Веже.

— Нет, господин Вышата, это истинная правда.

— Гм, гм! — промычал ключник, поглаживая свою длинную бороду. — Эх, Торопушка, — промолвил он после минутного молчания, — его ли ты, полно, видел?

— Помилуй, боярин, да разве я не знаю Всеслава. — Ведь это тот, что был княжеским отроком?

— Да, Торопушка, тот самый. Говорят, что он был с вашею братьею, простыми людьми, очень ласков и приветлив; чай, и ты любил его?

— Кто?.. Я, боярин?

— Да, ты.

«Ого, — подумал сказочник, — вот он до чего добирается! Ну, Торопушка, держи ухо востро!»

— Как бы сказать твоей милости, — продолжал он вслух, — не любить мне его не за что и добром-то нечем вспомянуть: я от него сродясь и одного рубанца[69] не видывал. Ономнясь, в Усладов день, я до самой полуночи потешал ваших молодцов, он также слушал мои сказки; а как заговорили другие, что надобно сложиться да дать мне за труды ногаты по две с брата, так он и тягу. Я и тогда еще подумал: «Красив ты, молодец, и дороден, а не слыхать тебе моих песенок». Не знаю также, приветлив ли он был с нашею братьею, а я не только не слыхал от него ласкового слова, да и голоса-то его не знаю. И то сказать, мы за этим не гоняемся: кто богат да тороват, наши песни слушает да казны своей не жалеет, тот до нас и ласков; а кто ласков, того и любим.

— Хорошо, хорошо! — прервал Вышата. — Скажи-ка мне теперь, когда третьего дня он проскакал мимо тебя, не в замету ли тебе было, на каком коне?

— На каком коне?.. Постой, боярин, дай припомнить… Да… да… точно так: на борзом вороном коне.

— Без всяких примет?

— Нет, кажется, с белой на лбу отметиною!

— Ну, так и есть: это Сокол, любимый его конь.

— Подлинно сокол! Как Всеслав поравнялся со мною, так он взвился кверху ни дать ни взять, как птица.

— Эко диво, подумаешь! — сказал Вышата, смотря пристально на Торопа. — По твоим словам, он точно уехал на Соколе, а на самом-то деле его вороной конь остался дома, и слуга Всеслава показал в допросе, что господин его дней шесть и в конюшню-то не входил.

— Так что ж, боярин? Разве в Киеве только и вороных коней что этот Сокол? Были бы только деньги, а за конями дело не станет.

— И то правда! Ты говоришь, что он проскакал по дороге к Белой Веже: так поэтому вы повстречались по ту сторону Днепра?

— Да, боярин.

— По ту сторону Днепра? — повторил Вышата. — Ну, диковинка! Чай, и ты знаешь, что теперь по всему Днепру нигде нет броду: дело весеннее; так как же это он перебрался на ту сторону? Ведь на переправе-то стоит бессменная стража.

— Видно, как-нибудь просмотрели, боярин.

— Видно, что так. Экие зеваки, подумаешь! Коли ты, Торопушка, не только узнал Всеслава в лицо, да и на коне-то белую отметину рассмотрел, так, вестимо, что повстречался с ним не ночью, не в сумерки, а среди бела дня.

— Да, боярин: вот этак перед солнечным закатом.

— То-то и есть. Как же они, проклятые, стоят на том, что он не проезжал?

— Э, знаешь ли что, боярин? Не переехал ли он через Днепр в челноке? Ведь коня-то он мог добыть на той уж стороне.

— А что ты думаешь? И впрямь.

— Точно, боярин! Когда я шел после по берегу Днепра, то недалеко от устья Чертории, заметил пустой челнок, который прибило течением к песчаной косе. «Видно, как ни есть отвязался, — подумал я, — и, чай, хозяин-то его теперь ищет, ищет!»

— Ну, Торопушка, исполать тебе: какой ты зоркий, все видишь. Видно, в самом деле Всеслав ушел; да только если он бежал к печенегам, так скоро нам в руки попадется: по этой дороге разосланы везде гонцы, небось не уйдет! Вот кабы он спрятался здесь в лесу, за Почайною, так его бы во все лето не поймали. Говорят, в этом лесу есть такие непроходимые дебри, что и приступу к ним нет. Вчера мне рассказывал один дровосек, что в самой средине леса есть какая-то гора: по одну ее сторону глубокий овраг, а по другую — непроходимое болото; что на этой горе видны развалины древнего капища и что это место, которое слывет в народе Чертовым Городищем, больно нечисто.

— И я слыхал об этом, боярин, — прервал Тороп.

— Тот же дровосек, — прервал Вышата, не слушая Торопа и смотря на него пристально, — рассказывал мне, что в тот самый день, когда разбойник Всеслав убил Звенислава и пропал без вести с двумя воинами, которые его вели, он забрел ненароком в это захолустье и видел издалека, что по Чертову Городищу расхаживают двое леших: один превысокий, а другой росту небольшого и в овчинной шапке — вот точно такой, как у тебя. Я было сначала поверил этому дровосеку, да овчинная шапка меня с толку сбила. Зачем лешему ходить в шапке? Как ты думаешь, Торопушка, — промолвил Вышата, — полно, леших ли он видел?

— У страха глаза велики, боярин! Чай, этот дровосек как спохватился, что зашел не в доброе место, так ему со страстей и пеньки-то все стали казаться лешими.

— И то не диво; да дело не о том. Ты кстати пришел, Торопушка. Знаешь ли что? Ведь матушка Буслаевна о тебе истосковалась, ты давно к ней не заходил. Вот прошлый раз, как ты забавлял сказками Рогнединых девушек…

— Не одними сказками, ваша милость, — прервал с некоторою гордостью Тороп, — мы и песенку спеть умеем.

— Знаю, Торопушка, знаю! Ты на все горазд! Потешь уж сегодня Буслаевну, она старуха добрая. Эй, послушай, — продолжал Вышата, подозвав к себе одного из слуг, — отведи этого детину в красный терем. Буслаевна уж теперь живет не там, где прежде… — промолвил ключник, обращаясь снова к Торопу. — Иль нет!.. Ступайте-ка лучше на поварню. Ты, чай, проголодался, любезный. Как пообедаешь да выпьешь красоули две медку, так и рассказывать-то будет веселее; а ты у меня смотри, угощай его хорошенько! Ну, прощай покамест! Ступай, ребята!

— Счастливо оставаться, боярин! — сказал Тороп, выходя вон из гридницы вместе с служителем, который, так же как и все его товарищи, был уж в преклонных годах и очень некрасив собою.

Вышата, оставшись один с толпою служителей, прошел несколько раз молча взад и вперед по гриднице; потом сел на скамью и, обращаясь к одному из слуг, которого можно было назвать олицетворенным совершенством человеческого безобразия, сказал: