Книга Тур - воин вереска - Сергей Михайлович Зайцев

При корчме была у Иосии и кое-какая торговлишка — и ткани, и пуговицы, и нитки с иголками, и вино, и пиво (то само собой), и хомуты, и сёдла, и соль, и мука, и мёд, и воск, и овчины, и образа, писанные богомазами, и котелки, и корытца, опять же тарелки и кружки, и всё-всё, что можно где-то подешевле купить, а потом подороже продать, было под прилавком у Иосии припасено; и не залёживалось, потому что Иосия, в отличие от иных торговцев и корчмарей своего племени, народ не обманывал, три шкуры с него не драл, давал возможность мужику выгадать медяк, потому с дюжины мужиков имел надёжный золотой; и в кредите не отказывал Иосия, понимал человека, когда горела у того душа. И пользовался в народе уважением. Лейбу с Исааком люди обходили, до Соломона не доходили, к Иосии за мелочным товаром шли. Были в корчме и покойчики, в коих усталый путник мог отдохнуть, в коих девушка из местных путнику усталому омоет ноги, а если не будет тот скуп, то и многое позволит ему — из того, чего он был лишён во время долгого путешествия, вдали от прелестей дамы своего сердца, и чего мог найти в большом городе в непотребном доме за известную мзду... здесь же — столковавшись с хозяином.

Вообще мы должны заметить, что еврейское племя в Литве было в те поры весьма многочисленно; общины их имелись во всех городах, начиная с красавицы Вильни и кончая такими, какие, можно сказать, прятались в медвежьем углу и в последующие времена именовались заштатными; в том же Пропойске ермолки — бархатные или шёлковые, вязаные, расшитые, плоские и остроконечные — носили не менее половины горожан. Быть может, некоторым читателям будет любопытно узнать, как и когда появились сыны израилевы в Великом княжестве Литовском. Специально для них мы здесь сделаем небольшое отступление...

Скажем для начала, что единичные переселения евреев в земли восточных славян имели место ещё во времена Киевской Руси. В крупных городах по Днепру садились еврейские негоцианты из западных стран, обустраивали подворья и процветали от весьма прибыльной торговли. И звали их на Руси жидовинами.

Примерно в середине XII столетия в западных европейских государствах стали обвинять евреев в совершении ритуальных убийств. Навет этот основывался на убеждении обывателей в причастности евреев к страданиям и распятию Иисуса Христа. Рассказывали, будто евреи похищают христианских младенцев, расчленяют их, а собранную кровь используют в своих тайных обрядах или магических действиях; а ещё будто они кровь христианскую используют при выпечке мацы и вообще не гнушаются людоедства, причём с древнейших времён... Очень пугался этих слухов народ и на каждого еврея, который, может, о том страшном, что говорилось, ни сном ни духом, взирал с ненавистью. Во времена Крестовых походов начались против евреев открытые гонения, и не в состоянии были их защитить ни духовные, ни светские власти. И евреи, спасая жизни, распродавая за бесценок имущество, а чаще просто бросая его, потянулись с запада на восток, в те местности, где по отношению к ним ещё не было ненависти со стороны обывателей и властей. Так евреев стало всё больше появляться в Королевстве Польском и в Великом княжестве Литовском. Однако о массовом переселении иудеев в королевство и княжество речи ещё не велось.

Потом пришла в Европу страшная, кошмарная беда — Чёрная Смерть[62]. В быстром распространении болезни, этого чудовищного поветрия, скоро были заподозрены и обвинены, конечно же, евреи, жившие в Испании, Франции, Германии и других странах. Множились слухи, что будто евреи, вражье племя, отравляют колодцы, дабы повсеместно истребить христиан. А в качестве доказательства истинности этого обвинения указывали европейцы на тот очевидный факт, что мало евреев умирает от чумы — верно, знают, в каких колодцах отравлена вода и из них не пьют, а если и пьют, то принимают против чумы некое снадобье. Это действительно было так: еврейское население Европы меньше страдало от чумы и других заразных заболеваний, — но исключительно потому, что в обычае у евреев было совершать ежедневные и по нескольку раз омовения, в то время как европейцы не мылись годами, считая мытье греховным действом. Хотя, конечно, как бы часто они ни мылись, тоже умирали от страшной болезни тысячами, десятками тысяч. И слышались голоса с площадей и кафедр: во всём христианском мире звонить в колокола и призывать добрых христиан к новому крестовому походу; и кричали, что нет нужды новому рыцарю далеко ходить, нет нужды далеко носить меч свой, ибо враг его совсем рядом — за порогом его дома.

Особенно тяжёлые обстоятельства сложились для евреев в Германии. Почти во всех крупных городах здесь начались еврейские погромы. Крестьяне и бюргеры обвиняли евреев не только в распространении чумы, но и во всех других своих бедах. «Разве не евреи жульничают и лгут? Разве не евреи душат нас процентами? Разве не евреи растлевают наших детей и женщин? Разве не евреи кормятся от прелестей наших девушек? Разве не евреи спаивают наших юношей? Разве не евреи отнимают наше имущество? Разве не евреи скупают за бесценок плоды наших трудов? Разве не евреи ссорят нас между собой?..» На все эти вопросы не было ответа. Но правда и то, что «Keine Antwort ist eine Antwort»[63]. «Из своего стакана пей, еврей, и в мой карман лапу не запускай!» И отрубали «лапу». «Еврей молчит. Не прячет ли он наши деньжата во рту? Не съездить ли ему по зубам?» И ударяли по зубам... Сбиваясь в толпы, набираясь пивом и вином, горожане, средневековые фанатики, безжалостно громили еврейские дома, резали хозяев ножами, рубили топорами, жгли, топили, вешали целыми семьями на воротах, женщинам вспарывали животы, младенцев убивали головой о камень, пускали трупы вниз по рекам, а скарб их, окроплённый их кровью, здесь же, в свете пожарищ, делили между собой; потом крушили стены — искали припрятанные золото и серебро. Озлобленный немецкий народ не однажды разносил еврейские кварталы; будоражили людей слухи, что Агасфер, der ewige Jude[64], толкнувший Бога, прячется где-то в них, жаждали найти этого вечного, несчастного скитальца, однажды посягнувшего на самого Христа, и выместить на нём, на Агасфере, всю злобу, накопившуюся за столетия к его продажному племени. И каждому сыну Израиля, что был по виду старше тридцати лет, немцы пристально смотрели в глаза («Bist du es nicht der ewige Jude?» — «Не ты ли вечный жид?»), — будто могли увидеть в них вечность, будто они, жалкие смертные, знали, как выглядит вечность... Ни бедному, ни богатому еврею не стало в Германии места. И жизнь они влачили поистине бедственную. Оттуда, где их не убивали, их гнали; там, откуда их не гнали, у них не покупали; на дорогах их грабили; и, снявшись с места, нигде они не находили приюта; хлопали перед ними, закрываясь, двери; евреи все разом стали, как тот самый Агасфер, гонимый по миру неисповедимою волею Бога, как Вечный жид, которого будто видели многие и которого будто не видел никто...