Книга Ключ к полям - Ульяна Гамаюн

– Про работу не вранье, и писала Жужа. Я у нее этот листок изъял. На время, для пользы дела.

– Но почему Женька?

– А он сам набивался в помощники. Все ходил, все хныкал... Я, откровенно говоря, не сразу его помощь принял. Терпеть не могу этот типаж подлецов – трусливая марципановая мразь. К тому же, наша улиточка свои услуги слишком высоко оценила. Мы его гонорар пересмотрели сразу.

– И сколько же сейчас стоит предательство?

– Падает в цене.

– Слушайте, – вдруг загорелся я. – Это вы устроили кордебалет с библиотекарем у меня дома?

– С каким библиотекарем?

– Вы лучше меня знаете, с каким. Дешевый трюк. И в пятницу ночью... рука на стекле – тоже вы! И... кто-то душил меня...

– Рука на стекле – да. Немножко вас припугнул, для острастки. Уж больно самоуверенный был у вас вид. К тому же, мне не хотелось, чтобы Жужа наделала глупостей. Но в дом никто не заходил, и душить вас – фи! Арлекин! А библиотекарь... Дражайший Арлекин, я не понимаю, о каком библиотекаре речь. Если вы заметили, я все вам выкладываю, ничего не тая, как честный католик своему духовнику. Подумайте сами: у меня нет причин скрывать от вас каких-то там библиотекарей. Я даже открою вам еще один рояль в кустах. Помните водителя такси?

– Только не говорите, что это были вы.

– Нет, конечно. Это был мой старинный приятель. И, откровенно говоря, он от вас не в восторге.

– Я от него тоже.

– Так что это за история с библиотекарем? Расскажите.

Я с сомнением на него посмотрел. Ерничает, как всегда, или говорит правду? Причин для отнекиваний у него вроде бы нет. Этот шут не упустит случая похвастаться ловко провернутой буффонадой.

– Нет никакой истории. Забудьте.

– Ну что ж. Тогда я вас покину, если не возражаете.

– Нет, постойте. Скажите, где Жужа.

– Ох, ну сколько можно? Ну зачем она вам?

– Не ваше дело.

– Запоздалое чувство вины, да? Это лечится. Посидите в своей затхлой норе, поплачьте над собой, словом, развлекитесь – и все как рукой снимет.

– Мне нужна эта книга, – процедил я.

– Арлекин, у вас каша в голове. Вы для начала определитесь, что вам нужно – Жужа или ее книга. Вы уже не в состоянии отличить одну от другой. Настоятельно рекомендую оставить в покое обеих! И простить, наконец, свою единственную, после которой вы сначала невнятно шептали, а потом и вовсе не смогли разговаривать. Это бывает. Вы случайно подглядели чужой сон.

– Жужин сон. – Я криво улыбнулся. На душе было гадко. – Солнце блеснуло раньше времени и не в то окно.

– Да. И правильнее было бы с этим смириться.

– Я только хотел помочь ей.

– Вы заперли птичку в клетку и стали учить петь. Конечно, она не выдержала.

– Хорошо, пусть так, птицелов я тоже никудышный. Признаю свою ошибку. Но она уезжает, неизвестно куда, в то самое время, когда ее мечта сбывается. У меня остались еще знакомые среди издателей. Мы все исправим... Ее издадут...

– Вы так и не поняли этой птички, дорогой мой птицелов. Ей важно не приходить, а идти. Идти, все равно куда. Точнее – бежать.

– Только бы попасть куда-нибудь?

– Совершенно верно. К тому же, ее книжка, скажем прямо, слабовата. Не в пример вашей. – Пульчинелла присел в шутовском книксене. – И, не в пример вашей, пытается, хоть и наивно, сказать что-то, чего и сама до конца не понимает.

– О чем же, по-вашему, она говорит?

– Я думаю, о добре. Хотя могу и ошибаться.

– О чем же говорил я?

– Не знаю, о чем вы говорили, но знаю, как: очень умно, с претензией на вечность. Вечность-то вас и подвела...

– Вас тоже... вечность подвела. Кроме моих, были еще и Жужины письма.

– Вы опять за свое? Ну, и какой сакральный смысл таится в письме, которым она вас отбрила?

– Вы прекрасно осведомлены, – буркнул я. Чертов проныра!

– А как же. Вас отбрили, и вполне справедливо. Вы всегда были трусом. Вы струсили и на этот раз, элементарно, пошло струсили. Гораздо удобнее просить прощения у грубо разукрашенного муляжа, чем у живого человека.

– С меня хватит! Какого черта вы всем скопом меня обвиняете? Устроили судилище. Вы, Жужа, все остальные... Я сам знаю все свои грехи. Их намного больше, чем вы можете себе вообразить. И за каждый из них, уж поверьте, я понесу наказание.

– О, это вы умеете!

Я встал:

– Скажите мне только одно: куда она уехала?

– А кто вы такой, чтоб я вам докладывал?

– Кто я?

– Да, кто вы? Отец, брат, муж, любовник, учитель рисования – кто? Вы даже не случайный прохожий. Вы – никто. Вы были ей никем. В сущности, все мы были ей никем. – Он заметался по беседке. – Но вы, – он остановился и энергично затряс передо мной лилипутской ручонкой, – слышите, вы были ей никем в большей степени, чем кто бы то ни был!

– Вы заговариваетесь, – ядовито усмехнулся я.

Все эти метания, заламывания рук, гневные посверкивания исподлобья и прочие атрибуты марионеточных страстей выглядели по меньшей мере комично. Пульчинелла переигрывал.

– Ручонки у вас коротки для мантикоры! – крикнул он.

У меня перехватило дыхание.

– Мантикоры?

– И откуда взялась эта злополучная кличка? Вы, случайно, не знаете?

– Нет.

– Я так и думал. Ну, а что вы думаете о мантикоре?

– Я не думаю о мантикоре, я думаю о вас.

– О, какой поворот событий, вы меня смущаете! – Он загоготал, и маска на его лице стала еще уродливее.

– Я ненавижу ваш маскарад, ваших гостей и полосатое пойло, которое вы выдаете за коктейль. Но больше всего я ненавижу вас, с вашими вечными кознями и происками! Вы живете, как капризный ребенок, походя ломающий все, что попадется ему под руку, не из мстительности, не по злобе даже, а просто из любопытства – что там у куклы внутри? Чего только не сделаешь для удовлетворения собственных извращенных страстишек! Гедонист хренов! Куда ни плюнь, везде вы... шаманите со своей отвратной компанией. И Жужу втянули в эту грязь. Интрижки – вот все, на что способна ваша испитая, пропахшая абсентом душонка! Да любая клыкастая мантикора рядом с вами покажется комнатной болонкой. Мелочный, злобный ... уродец.

– Карлик, вы хотели сказать? – Переваливаясь, как заплывшая жиром старая утка, он заковылял в мою сторону. – Мой вам дружеский совет: позаботьтесь лучше о своей душонке, а за моей, мелочной и испитой, присмотрят в другом месте. И что за выражения – «хренов»? Писатель называется... Либо материтесь, либо куртуазничайте там себе в углу. Впрочем, матерюсь я в любом случае лучше... И не стоит так горячиться и строить из себя святошу, обтартюфитесь только с головы до ног. Тога праведника вам великовата в плечах. К тому же, вы переоцениваете меня, а главное – мантикору. Ктесий был тот еще враль. Аристотель весьма осторожно пересказывал сомнительную побасенку про кроваво-красное чудище в своей «Истории животных», а Лукиан так вообще голову давал на отсечение, что наш очарованный странник в Индии никогда не был и что «Индика» – от корки до корки наглое елейное вранье и бабьи сказки... В Индии Ктесий, видимо, действительно не был... А Лукиан не читал, конечно, «Индики»... Бедняга Ктесий... Несчастный фантазер... Надо же было такое сморозить... Тройной ряд зубов, красное лохматое тело, хвост, как у земляного скорпиона, выстреливающий иглами... А вот, кстати, этого чудесного иглометательного орудия мантикора впоследствии лишилась, спасибо Плинию с Солином. Зато у них она понеслась галопом и даже взлетела в поднебесье... Но Ктесий всех перепижонил. Чего стоят одни только голубые глаза и голос «нечто среднее между звуком свирели и трубы»!