Книга Петр Иванович - Альберт Бехтольд

– Так отчаиваться тоже не нужно; жизнь продолжается. Это как после долгого сильного дождя: один солнечный день – и все выглядит по-другому.

Он спросил, действительно ли для него нет никакой вакансии, чтобы хотя бы уехать куда-нибудь, подальше от этих мыслей.

– Ничего, ни намека. Разве что вы захотите туда, куда Макар телят не гонял.

– И куда же именно?

– На озеро Байкал, в Сибирь!

– Если бы вы сказали «обратно в Ранденталь», я бы сразу согласился. И что, больше нигде ничего? – спрашивает он в который раз и смотрит в глаза этой маленькой седой женщине, так похожей на его покойную матушку. Ему кажется, что она все еще на него сердится и хочет его наказать.

Словно прочитав его мысли, она говорит:

– Хотите – верьте, хотите – нет, а такой безнадежной зимы, как эта, мне еще не приходилось переживать за все тридцать пять лет моего начальствования в «Доме». Кроме предложения из Сибири, ни одного запроса за весь декабрь. Но и этого места я не могу вам порекомендовать с чистой совестью, даже если бы это было не так далеко. Что ж, видно, у нас теперь черная полоса. Но скоро все переменится. Иногда, как снег на голову, обрушивается столько предложений, что и не знаешь, кому это все предлагать. А у вас крыша над головой пока есть, да и побираться вам не приходится.

Тут девушка принесла почту.

– Ну вот, кажется, что-то наклевывается, – говорит мадам, вытаскивая из пачки одно письмо.

Вскрывает его:

– Вы сможете давать уроки фортепиано? Да, конечно, сможете, там несмышленыши: сможете ведь показать, как играть гаммы. Вот и условились: вы пойдете и не станете дальше расспрашивать! Продержитесь до мая, а там начнется новый сезон и мы подыщем вам что-нибудь другое!

«Учитель фортепиано» Ребман до мая не продержался. Не прошло и двух месяцев, как он снова стоял у дверей Дома не Крещатике.

– Ну что, с искусством покончено? – насмешливо поинтересовалась мадам Проскурина.

– Да, у меня этим «деткам» уже нечему учиться.

– Что, правда, finita la commedia?

Ребман кивнул. Именно с этими словами мадам Калитаева вчера вечером вручила ему сторублевку: «Фини! Но, – и она поднял палец, – мы ведь писали, что нам требуется учитель фор-те-пиа-но! – который владеет этим инструментом».

Мадам Проскурина торопится сгладить острые углы:

– Ну а в остальном, как там все было? Я имею в виду местность, конечно.

– Просто нечего рассказать. Полустанок, домик не больше телефонной будки. В получасе езды – сахарный завод. А вокруг, куда ни глянь, поля кормовой свеклы. И леса, конечно. Но люди милые, особенно «детки». Поняв, каков мой пианистический уровень, они мне просто играли и просили сказать, как я нахожу их исполнение: это важно, потому что они весной собираются поступать в консерваторию.

Как только он это сказал, с улицы донесся трезвон, и даже через двойные стекла окон были слышны крики:

– Пожарные! Пожарные!

– Где-то горит, – Ребман надел шляпу и побежал вниз.

Там на бульваре толпа народу тоже пришла в движение.

Ребман спросил, где горит.

– Горит? Нигде не горит. Нет, это Днепр горит! – смеется над ним прохожий. Потом он обернулся, смекнул, что перед ним «немец», и объяснил:

– Ледоход, господин хороший, это ли-да-хот!

Ребман, думая, что так называется место, где случился пожар, бежит дальше, уже в огромной толпе. И всю дорогу только и слышит со всех сторон:

– Ледоход! Ли-да-хо-от!

Только когда они прибежали на Владимирскую горку, он, наконец, увидал, в чем дело: там внизу, где еще вчера по Днепру проходила широкая «улица», все пришло в движение. Казалось, оттаяла сразу вся земля у берегов, и река рвется к морю: вода, вода везде, грязно-желтая вода повсюду. Огромные льдины, словно белые медведи, восстают друг на друга. Кучи мусора. Стога сена и соломы. Целые крестьянские хаты. Все несется, в давке пробиваясь вперед, словно стремясь придти первым и одержать победу в этой стихийной гонке. Даже здесь, на самом верху холма, слышны скрежет, и треск, и грохот. К откосу, полностью забаррикадированному льдинами, бегут пожарные и военные. Там, среди разбушевавшейся воды, они заметили человека в санях и запряженную лошадь, которых несло к откосу.

– Какая непростительная беспечность! Ведь было же предупреждение! – обратился к Ребману стоящий рядом мужчина и перекрестился. Все другие зрители тоже крестятся и, затаив дыхание, следят за страшным спектаклем, разыгрывающимся на их глазах.

– Пропадет! – слышен чей-то голос, – Господи, Боже ты мой!

А Ребман про себя думает: вот здесь видно, каковы эти русские: будут так стоять, креститься, говорить «Господи, Боже мой». Нет того, чтобы хоть что-то предпринять. Наверняка никто не выйдет и не бросит бедняге веревку. Он еще не успел додумать эту мысль до конца, как по толпе пробежала волна: все вдруг увидели мужчину в форме пожарного, скользящего по ледяному барьеру и балансирующего, словно канатоходец, при прыжках со льдины на льдину. В руках у него шест, и он тащит за собой настоящий канат. Скоро он поравнялся с санями. С горы видно, с какой силой бушует внизу вода, как широк несущийся поток: с того места, где стоят наблюдатели, пожарник кажется совсем крошечным. Все затихли, никто не произносит ни слова, только видно, как в молитве шевелятся губы у осеняющих себя крестным знамением людей. Снизу слышны крики: то стоящих на берегу, то пожарного на реке. И ржание лошади. Только человек в санях не издает ни звука: он стоит, выпрямившись, с непокрытой головой, глядя прямо перед собой, словно видя цель, и беспрерывно крестится.

Пожарный преодолел уже две трети пути, канат становится все длиннее и длиннее: он раскручивается от катушки, прикрепленной к красному пожарному грузовику.

Теперь спасение на расстоянии броска веревки от саней. Смельчак торопится выбрать канат, который кольцами укладывается у его ног. Потом он что-то кричит человеку в санях: теперь они плывут параллельно друг другу.

Но человек в санях не отзывается. Он стоит и, словно окаменевший, смотрит вперед и крестится.

Тогда с берега все начинают кричать, свистеть и даже звонить в пожарный колокол.

Наконец, спасатель бросает канат.

Раздается крик.

При броске льдина перевернулась – пожарник исчез. Видно только шлем, блеснувший на поверхности воды – и больше ничего. А сани и прямая фигура, на них стоящая, продолжают медленно спускаться вниз по течению реки.

Когда Ребман вернулся домой, там его ожидало письмо: вызов в качестве свидетеля на судебный процесс по делу Петра Орлова. В Малин, стало быть. Его доставил сам Полковник, он хотел переговорить лично с Ребманом.

– Так что он еще вернется, – сообщила мадам Проскурина.