Книга Восточный фронт. Черкассы. Тернополь. Крым. Витебск. Бобруйск. Броды. Яссы. Кишинев. 1944 - Алекс Бухнер

Как часто мне пришлось пересекать мост туда и сюда под огнем врага, я даже не могу сказать. Возможно, раз десять туда и обратно. Тут и там лежали тела моих мертвых товарищей, так, как их застала смерть во время работы, порой они еще сжимали в коченеющих руках топор, рукоять пилы или молоток. То и дело мне приходилось падать между ними, спасаясь от обстрела. Порой я лежал по полчаса и больше, не в состоянии поднять и головы, над которой осколки снарядов врезались в балки моста, а прямые попадания крушили сделанное нами. Когда обстрел стихал, на мосту появлялись санитары и подбирали стонущих раненых, а я вскакивал и бежал к КП или к своей роте.

В первой половине дня русские предприняли атаку при поддержке танков. Она была отбита, и предмостье враг захватить не смог. Тем не менее советские Т-34 остановились в пределах прямой видимости и открыли огонь по мосту прямой наводкой. Обстрел продолжался весь световой день под палящими лучами летнего солнца.

По мосту продолжали перебираться на противоположный берег реки все новые и новые солдаты, грузовики и запряженные лошадьми телеги. Подбитый огнем русских танков транспорт сбрасывали в воду. Опустился вечер, но мы по-прежнему удерживали предмостье, хотя сам мост уже стал непригодным для прохода грузовиков и телег. Между балками и сваями моста свисали мертвые тела солдат и лошадей, на кружимых водой обломках досок виднелись ухватившиеся за них раненые.

«Саперам собраться!» — последовал приказ. Увы, тех, кто ему последовал, оставалось уже немного. Те, кто еще мог двигаться, взяли свое оружие и стали перебираться на южный берег Западной Двины. Мы карабкались по доскам разбитого, расстрелянного моста, по свисающим в воду балкам, и на всем этом пути то один, то другой из нас, сраженный пулей или осколком, падал в воду и исчезал.

После нас перебирались другие солдаты, защищавшие предмостье. Но солдаты арьергарда, прикрывавшие отход, остались на северном берегу и погибли при отступлении или попали в плен. На том же берегу пришлось бросить громадное количество военной техники, лошадей, грузовиков и боеприпасов. Они остались стоять и лежать на северном берегу, темнеющими бесформенными кучами, частично неуничтоженными и полностью пригодными для использования противником.

Перебравшись на южный берег, мы двинулись чистым полем, преследуемые с воздуха русскими штурмовиками. Вдоль всего видимого северного берега стояли солдаты и техника неприятеля, стрелявшие нам вслед. Раненых все же перевязывали, но брать их с собой было уже невозможно. Господствовало только одно стремление: спасайся, кто может. Русские к этому времени уже должны были перебраться через Западную Двину и двинуться нам вслед. Мы с моим товарищем Файхтингером нашли брошенный мотоцикл с коляской и погнали на нем по широкой плоской степи.

Появились первые красноармейцы, за ними еще несколько. Очевидно, враг уже смог преодолеть реку и двигался по южному берегу. Еще пару километров нам удалось выиграть, но потом враги уже стали видны повсюду, перед нами и по сторонам, силами до двух батальонов или больше. На темнеющем горизонте вырисовывалась цепь их фигур, затем они возникли и западнее нас, вместе с силуэтами танков.

Резанула автоматная очередь, в наш мотоцикл попало несколько пуль. Мы соскочили с него и, не имея времени выяснять, что именно произошло, бросили мотоцикл и двинулись дальше пешком. Ощущая себя загнанными зайцами, мы метались под треск выстрелов по открытому полю, а вместе с нами и множество других немецких солдат. Пехота врага вела огонь такой интенсивности, что отдельные выстрелы уже не были различимы, все сливалось в один непрерывный гул, который то повышался, то понижался. Когда он стал особо интенсивным, я бросился на землю. Вместе со мной упали и многие из бегущих рядом, но, когда я встал, вместе со мной поднялись лишь немногие.

Когда мы миновали полосу плотного огня вражеской пехоты, начался минометный и артиллерийский обстрел. Несмотря на все потери, моих товарищей все прибывало. Каждый, кто мог еще двигаться, старался уйти как можно дальше.

Затем появились самолеты. Эскадрилья за эскадрильей, они переходили в пике над степью; истребители и штурмовики обрушивали на нас осколочные бомбы и поливали свинцом из своих бортовых пулеметов. Мой товарищ Файхтингер внезапно куда-то пропал. Я не знал, где он остался, не видел я и того, чтобы он пал, сраженный пулей.

С наступлением сумерек нам удалось выйти из зоны вражеского обстрела, да и ненавистные летчики оставили нас в покое. Стали ощущаться голод и невыносимая жажда, они заставили нас шарить по многочисленным брошенным грузовикам в поисках воды и съестного.

В небольшом перелеске стали собираться выжившие в этом аду. Группа пришедших раньше нас солдат взяла командование на себя. Они стали называть номера частей. Так и мне удалось найти свою роту, вернее, то, что от нее уцелело. От двух других рот нашего батальона осталось не более десяти человек. Не существовало больше и штаба батальона.

Но оставался в живых наш ротный командир, а также ротный кол. Он собрал нас вместе и прежде всего пересчитал. Я уже не могу вспомнить точно, сколько нас осталось, но где-то от 30 до 40 человек. Напрасно я искал среди них моего товарища Файхтингера.

В соседней рощице собралось куда больше солдат, уж точно несколько тысяч человек. Там были и остатки дивизий, разбитых в Витебске, часть из которых спаслась благодаря нашему мосту. Было здесь и много грузовиков, и даже несколько танков и штурмовых орудий, хотя почти и без боеприпасов.

Подошел какой-то генерал с несколькими офицерами и рассказал нам, что мы находимся в окружении. Русские форсировали Западную Двину северо-западнее нас, когда мы еще удерживали наш мост. Но они пришли также и с юго-востока, по водоразделу между Западной Двиной и Днепром. На рассвете, сказал генерал, надо будет нанести удар, чтобы прорваться на запад. Каждый солдат из любого рода войск должен будет сражаться как пехотинец. Ударом пехоты надо будет пробить брешь в рядах неприятеля, в которую затем войдут танки и штурмовые орудия, чтобы завершить прорыв. Наши шансы, сказал генерал, довольно высоки. Вполне можно рассчитывать на плохое охранение войск противника. Все ненужное для прорыва должно быть уничтожено.

Уже с полуночи русские начали вести по лесу беспокоящий огонь артиллерией и «сталинскими органами». Было не до сна. Я нашел плохонькое укрытие за стволами деревьев, но должен был постоянно менять его, прикидывая по вою снарядов, прятаться ли мне за следующим толстым стволом или лучше забиться в какую-нибудь яму. Кричали раненые. Они были обречены. Тот, кто не мог идти, должен был остаться здесь.

Наступило утро 26 июня, и мы изготовились к прорыву. Артиллерийской подготовки перед его началом не было, так как орудия и боеприпасы были уже уничтожены. Это означало, что мы должны были прорвать русские позиции, рассчитывая только на ошеломляющий противника удар. Из вооружения у нас оставались только ручные пулеметы и наше личное оружие. Лично у меня был только мой карабин, 40 патронов, стальная каска на голове да еще обычное походное снаряжение пехотинца.

В полном молчании выдвинулись на исходную позицию для удара на опушке леса пехотинцы, перешедшие в пехоту авиаторы и солдаты авиаполевых дивизий. За ними держались русские хиви (добровольные помощники), мужчины и женщины. Не увенчайся наш прорыв успехом — их ожидало то, что хуже смерти.