Книга Струна - Илья Крупник

1970

Фьють

По улице Бюсси от бульвара Сен-Жермен мелкой трусцой быстро-быстро двигалась кучка голых людей. Все разрисованы зеленой краской. Кругом орала, выла, от радости свистала: «Фьють, фьють!» – улюлюкала толпа.

Боже ты мой, где я?

Бледные, сутулые, худые, груди трясутся. И пронеслись.

Дождь пошел, слабый, – морось. Я иду медленно под дождем.

За углом пусто. Начинает, похоже, сыпать с дождем снег, тротуары и мостовая превращаются в белое поле, покрываются посверкивающим льдом.

Бабы в пуховых платках с самодельными рюкзаками выдыхают морозный пар, глазея на меня во все глаза: они гурьбой сейчас будут топать в Хлуднево, я один по лыжне через поле пешком в Лужки.

Я поднимаю руку – не бойтесь, бабушки! – и иду, проваливаясь, по старой лыжне.

Края буханок ржаного хлеба в сумке утыкались резко в бок, а где-то близко ссорились друг с другом птицы, хотя не было никаких птиц, – поле белое, серые кусты торчат изо льда.

Я приподнимаю темные очки, и тут же утихают птички: они сидели в кустах рядами, друг над другом, грелись.

Впереди уже поблескивали солнечные, толстые от снега крыши, но дунул ветер, и я натянул намордник – ветрозащитную самодельную маску: после операции требовалось беречь лицо.

Полосы снега, эти косые опилки в ветре, залепляют мою светлую куртку, черную сумку на ремне с запасом жратвы, а когда вошел, наконец, в деревню, ветер стих.

Избы стояли такие же нетронутые, в два порядка, заваленные снегом. По склонам за избами поднимались на голых корнях сосны, как на скрюченных пальцах. У них стволы были желтые с черным и – тишина, только далекий-далекий вороний крик.

Запах старого дерева от заборов проходил и сквозь чистый снег. Из-за заборов навстречу двигались колючие грушевые ветки, у некоторых даже сохранялись листья, они как глиняные, по краям пупырчатый снег, а в середине аккуратные снежные точки. И я тронул точку пальцем.

За углом из сугроба пялилась в меня красная машина с распахнутой дверцей – видно, въехала сюда от холмов.

«К бабе Фае, – пожалел я себя, – ээ-эх. Не уезжай, баба Фая, не оставляй одного…»

Но из калитки выбежала, согнувшись, незнакомая фигура в дубленой куртке, сапогах, с платком на шее и, что-то нацелив на меня, крикнула как собаке:

– Стоять!

В кулаке зажат был черный баллончик с газом, левой рукой фигура заткнула платком нос и рот.

– Оставь его, слышь! Не бойся. – За открытой дверцей машины высунулось вялое лицо бабы Фаи. – Это квартирант мой, лыжник.

Человек опустил баллончик, все еще не доверяя, и отнял медленно от носа платок. Это тоже была женщина, но не старая, с закушенными губами.

– Верно, – я подтвердил. – Тут я лыжник. – И, сообразив, отчего пугаются, стянул намордник, темные очки.

– Да может, возьмем его? – предлагает баба Фая, и на ее желтоватом лице становятся вроде больше остренькие глаза, баба Фая только казалась вялой.

– Это куда?! Нет, нет… – запротестовал я тут же, отпихиваясь от них намордником.

– Поедем, милай. Ми-лай! – усовещивает меня баба Фая. – Поможешь нам, поможешь!

И уже покорно, обняв свою сумку с консервами и хлебом, я сидел сзади них, а впереди мелкоклетчатый платок бабы Фаи и белый с розами Ани – водителя, сбоку проносились тяжелые, в снегу лапы елей да такие четкие, бледно-зеленые от лишайника стволы берез.

Потом в окне пошли поляны, одна, другая, стояли кое-где брошенные машины носами навстречу, будто бежали оттуда, с той стороны.

– Остановись, – сказала Фая, стиснув Анино плечо, и Аня притормозила.

Очень близко торчали две машины в затылок. Одна со снятым, начисто выдранным мотором, точно безголовая, вторая без колес, только ржавчина под ней на снегу – кровь машины.

– Погляди, милай, – обернулась баба Фая. – Что написано?

Я приотворил дверцу и прищурился.

На боку машины расплывшейся зеленой краской было намалевано криво: Малая грузинская дорога. И дальше, красной краской: Савчук.

Я сижу на скамье. Набережная. Надо мной листья каштана.

Я смотрю вверх, зажмуриваю под осенним солнцем больные глаза. Мимо меня идут, я слышу, разговаривают деликатно, негромко, словно нежно чирикают, тихие французы.

Бог ты мой, я всегда бежал. Но к чему?

Когда я сбежал первый раз из дома в нашем маленьком городке, мне стукнуло, по-моему, пять лет. Я отстал от мальчишек, а вечер уже, и везде погас свет, начались маневры. Наконец, вышел куда-то на берег по гремящей гальке к Черному морю. Кругом лежали мертвые дельфины, я помню этот запах, а с моря, колыхающегося, шел далекий гул орудийной пальбы.

– Направо, – кивнула баба Фая, когда прочел ей надпись на раскуроченной машине. – Отсюда направо, – пояснила она Ане, чтобы сворачивала на проселок.

Теперь деревья снова рядами пошли за стеклом, они стали тоньше, и между стволами справа замелькало шоссе, очень светлое, широкое.

«Чего ж мы тут ковыляем?…» – я хотел спросить, не понимая, но расступились деревья, и я понял, что это река.

Впереди по снегу, поднимая руки вверх, рванули люди, выскочившие из леса, и Аня, поколеблясь, начала тормозить, вытаскивая из кармана куртки баллончик с газом.

– Документы, – сказал, когда затих мотор, первый с автоматом, зажатым под локтем, и пристукнул варежкой по нашему красному капоту. – Выходи! Патруль.

У этого было молодое, в каких-то буграх лицо, узкие глаза и губы – как замерзшая бесцветная щелочка. Двое других, низенький, с широкими плечами, и худой, высокий, оба в таких же десантных куртках, стояли не шевелясь с автоматами.

– Да мы к леснику едем, сыночки, к леснику, – успокаивая, заторопилась, точно запела сладко баба Фая, отворяя дверцу.

«Сыночки» смотрели молча, как вылезает она из машины, объясняя, что Аня приехала за матерью, которая ее соседка, а та ушла три дня назад и, может, у лесничихи заночевала, у подружки?…

– «У подружки», – усмехнулся первый. – А ну кому сказано? Выходи!

Высокий, огибая машину слева, отщелкнул багажник.

– Ну?… – держась за ручку моей дверцы, наклоняясь, повторил с угрозой первый прямо мне в лицо, в приспущенное стекло. Под десантной его каскеткой из-под козырька выглядывала на сморщенный лоб челочка. Я медленно вылез.

– Паспорт, – приказал он, опустив ладонь на дуло висящего на ремне автомата.

– Да вы кто такие?! – вдруг взорвалась Аня, выскочившая наконец наружу, краснея пятнами, подняла руку с баллончиком. – Какое право вы…

– Стой! – крикнул, предупреждая, широкоплечий, низенький и сделал шаг наперерез. – Мы дезертиров ловим. Ясно, девка?