Книга Куриный бульон для души. 101 история для мам. О радости, вдохновении и счастье материнства - Марк Виктор Хансен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У нас нет денег, но есть нечто большее.
Набравшись смелости, я зашла на кухню.
– Мы бедные? – выпалила я, словно обороняясь.
Я ожидала от нее отрицаний, оправданий или, по крайней мере, объяснений, которые успокоили бы меня.
Мама задумалась и ничего не говорила на протяжении минуты.
– Бедные? – повторила она, отложив нож, которым чистила картофель. – Нет, мы не бедные. Посмотри, что у нас есть, – указала она на моих братьев и сестер, играющих в соседней комнате.
Мамиными глазами я увидела дровяную печь, согревающую весь дом, яркие шторы и ковры, сделанные своими руками, блюдо с горой овсяного печенья на кухонном столе. Из окна кухни открывался вид на наш двор – место забав и приключений для десятерых детей.
– Возможно, кто-то считает, что мы бедные. У нас нет денег, но есть нечто большее.
И с удовлетворенной улыбкой моя мать вернулась к приготовлению ужина для своей семьи, не осознавая, что в тот вечер насытила не только наши желудки. Она насытила мое сердце и душу.
Моя мать была простой, и это не означает, что я критикую ее или жалуюсь. На самом деле, мама была одной из тех женщин, которых не замечают. В мире полно «незаметных дурнушек».
Рожденная в семье алкоголиков, моя мать в семнадцать лет решила покинуть Сент-Луис. Как говорила она сама: «Я больше ни минуты не могла выносить драки, пьянство и все это безумие». Мама переехала в Калифорнию к своему двоюродному брату и его семье в надежде начать новую жизнь. Это произошло в 1959 году.
В 1960-м она вышла замуж за моего отца, военного, и в последующие четыре года у них появились Тэмми, Тина и я, Джерри. В 1967 году мои родители купили маленький дом в округе Ориндж. В 1975-м их брак исчерпал себя, и они развелись, когда мне было двенадцать лет.
Вероятно, развод сильно повлиял на мать. Мне этого не узнать, но неожиданно я стал смотреть на нее как на личность, а не как на родителя. Я начал замечать, что ее лицо лишено выразительных черт. Под глазами у нее темнели круги, судьба была безжалостна к ее формам, испорченным родами. Мужчины не обращали на нее внимания. Они никогда не замечали огня в ее глазах, который и я увидел не сразу.
Как обычно это делают матери-одиночки, моя мама нашла вторую работу и по вечерам разносила программы скачек по барам. Всякий раз она обещала мне рожок шоколадного мороженого из ресторана Foster’s Freeze, если я поеду с ней, так как, по ее словам, это было единственное время, которое мы могли провести вместе.
Мать раскладывала целые пачки программ в барах и не получала никаких знаков внимания от мужчин, сидящих за стойками. Казалось, она была для них невидимкой.
Я никогда не чувствовал себя так хорошо из-за того, что оказался не прав. И злость покинула меня.
Повзрослев, я стал испытывать горечь из-за отсутствия у людей какого-либо интереса к моей матери. Я знал, что она обладает невероятным остроумием и огромными знаниями, полученными из книг. Это не было критикой, типичной для подростков, когда речь заходит об их родителях. Я просто видел, как жизнь моей матери проходит незаметно. Мне было больно от этого.
19 февраля 1986 года в середине дня мне позвонили на работу в оптовый магазин. Это была моя мать. Она сообщила, что инфекция, с которой ей не удавалось справиться два месяца, привела к развитию опухоли в левом легком. Через неделю ей сделали операцию, и оказалось, что опухоль разрослась вокруг аорты по направлению к миокарду. Хирург долго говорил о химиотерапии и облучении, но его глаза выдавали правду.
Моя мать боролась с опухолью как воин, и никто этого не замечал. Она перенесла лучевую терапию и справилась с побочными эффектами, из-за которых не могла глотать и дышать. А после химиотерапии она купила ярко-красный парик, пытаясь подбодрить семью. Но это не сработало. Мама повторяла, что уничтожит этого зверя, пока 2 февраля 1987 года не потеряла сознание и не умерла в присутствии своих троих детей, державших ее за руки и гладивших ее невыразительные щеки. Я разозлился.
Я был зол на весь мир, не замечавший ее. Я видел, как трудности и одиночество одержали над ней верх. Как могли не заметить, что эта физически непривлекательная женщина на самом деле была прекрасным человеком? Я был в ярости до похорон.
Маленькую церковь, где отпевали мою мать, стали заполнять люди. Многих я видел впервые. Пришли бывшие коллеги, с которыми она вместе работала больше двадцати лет назад и которые последний раз видели меня в подгузнике. Толпой вошли друзья с работы, о которой я и не слышал до того, как она заболела, и обняли меня и моих сестер. Появился даже ее босс по разноске программ для скачек, у которого она не работала уже восемь лет. Он пожал мне руку и сказал, что моя простая мать была «самой доброй женщиной из всех, что он знал».
Я стал смотреть на свою мать как на личность в двенадцать лет, и я чувствовал серость ее жизни. Я оглядел зал церкви и увидел, что она была полна хорошими людьми, которые заметили мою мать. Она оставила след в их жизни, и я этого не замечал. Я никогда не чувствовал себя так хорошо из-за того, что оказался не прав. И злость покинула меня.
Я встретил столько людей по всему миру, но никогда не видел более благородной женщины, чем моя мать. И если я достиг успеха, то только благодаря ей.
Помню, когда я был в четвертом классе, ты не спала полночи, чтобы сделать мне костюм Зорро на Хэллоуин. Я знал, что ты была хорошей матерью, но не осознавал, какой великолепной женщиной ты была.
Помню, как время от времени тебе приходилось искать вторую работу, чтобы мы могли свести концы с концами. Тебе было тяжело, но ты всегда улыбалась. Я знал, что ты была трудолюбивой, но не осознавал, какой великолепной женщиной ты была.
Помню, как за полночь я подошел к тебе и сказал, что на следующий день должен играть короля в школьной постановке.
И ради этого события ты встала и сделала багряную королевскую мантию, украсив ее горностаем из ваты, покрашенной черным фломастером. На сцене я забыл повернуться, и никто так и не увидел твоих трудов. Но ты наслаждалась даже такими моментами. Я знал, что не было матери лучше тебя, но не осознавал, какой великолепной женщиной ты была.
Помню, как в школе я разбил голову. Когда позвонили тебе, ты спокойно сказала:
– С ним все будет в порядке. Просто дайте ему отдохнуть. Я позже приду и проверю.
Они знали, и я знал, что ты была стойким человеком, но я не осознавал, какой великолепной женщиной ты была.
Помню, как в последних классах ты помогала мне справляться с домашней работой, делала костюмы для особенных мероприятий в школе и посещала мои игры. Я знал, что ты сделаешь все возможное для меня, но не осознавал, какой великолепной женщиной ты была.
