Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Потом на некоторое время я потерял Покровского из виду и встретился с ним лишь в эмиграции в Париже осенью 1909 года. Он был в оппозиции к Ленину и принадлежал к группе «Вперед» вместе с Луначарским, Богдановым, Алексинским, Мануильским и многими другими. Сейчас это звучит курьезно, но оппозиция была «слева». Был очень забавный момент, когда на одном из собраний парижской группы Покровский, во имя идеи права, отстаивал право уральских экспроприаторов на захваченные деньги, и Ленин сказал ему с презрением: «По вашей логике вы должны были бы отстаивать такие же права буржуазии. Думать надо, товарищ Покровский, головой надо думать».

Статьи Покровского представляли из себя смесь очень остроумных и метких выражений с абсолютно абсурдными мыслями. Он как-то не умел найти, что существенно, а что нет, и шел, руководимый скорее притяжениями и отталкиваниями, чем здравым смыслом. Оказавшись за границей без возможности продолжать научную карьеру, Покровский возненавидел профессуру и писал в заграничных изданиях чудовищно лживые вещи о русской науке и русских ученых. Поняв марксистский метод как абсолютное первенство экономического фактора над всем остальным, он исключил из своих исторических работ все события, все исторические вехи, кроме развития экономики. Помня полемику с Михайловским по поводу роли героев в истории, он выкинул биографическую серию из программы научно-популярного отдела в Госиздате и очень сконфузился, когда Воровский напомнил ему о серии «Кому пролетариат ставит свои памятники», введенный в программу по прямому указанию Ленина[302].

Когда началась война 1914–1918 годов, Покровский понял «пораженчество» Ленина не как борьбу со всеми империализмами — союзническими и немецким, а как борьбу с союзническим империализмом, и отстаивал правильность поведения немцев даже там, где отстаивать было невозможно. В личной жизни он был чрезвычайно несчастлив и старался разрешить все трудные и запутанные вопросы, как и полагается социалисту, то есть с человечностью и достоинством. Может быть, именно в этом он был наиболее самим собой. Оказавшись замнаркома при Луначарском и понимая, что мало бы что переменилось, если бы было наоборот, он чувствовал большую обиду и очень часто ворчал на все, что делалось, иногда совершенно по-обывательски. При рассмотрении различных личных ходатайств, которые сыпались без числа, он проявлял неизменно большую доброту, настоящую, не походившую на болтливую лжедоброту Луначарского[303].

Из других членов Г[осударственного] У[ченого] С[овета] нужно вспомнить Вячеслава Петровича Волгина, Вартана Тиграновича Тер-Оганесова и Николая Михайловича Лукина.

В ту эпоху Волгин еще не был коммунистом, и к коммунизму он пришел довольно длинным путем: в свое время принадлежал к сотрудникам «профессорской» газеты «Русские ведомости» и сохранил, как ядовито выражался Покровский, ее наилучшие традиции. Он был даже не меньшевиком, а весьма умеренным социалистом; через меньшевизм проходил уже тогда, когда дни «Русских ведомостей» были сочтены. К концу 1917 года Волгин был меньшевиком промежуточного типа: на пути к коммунистам, но — соглашатель; коммунистом сделался в 1921 году. Вот, как будто, все неблагоприятные для него обстоятельства, и, однако, хорошо зная его, я могу сказать, что во все моменты своей эволюции он был искренен, бескорыстен и даже смел в защите своих убеждений. Недобросовестные полемисты напоминали ему о «Русских ведомостях» в течение последующих десяти лет постоянно, и это было совершенно несправедливо.

Николай Михайлович Лукин — историк, профессор Московского университета, для меня был старый товарищ. В течение первой половины 1906 года мы с ним являлись членами районного Замоскворецкого комитета: он — как ответственный пропагандист, я — как ответственный боевой организатор. Это был очень серьезный, очень честный и очень искренний человек, не выносивший лжи, несправедливости, дешевой демагогии.

Тер-Оганесов был весьма неудачным образчиком нового поколения: окончил Петроградский университет по астрономической специальности, и профессор А. А. Иванов оставил его при университете. Это произошло как раз накануне 1917 года, и больше астрономией он не занимался. Я тщетно старался открыть в Тер-Оганесове какой-нибудь научный интерес, какие-нибудь знания: полная пустота. Много раз я задавал вопрос Александру Александровичу Иванову, как это произошло. Он махал рукой и отвечал: «Мало ли что бывает. Бывают обстоятельства, когда непременно сделаешь глупость». Но какие это были обстоятельства, дознаться было невозможно[304]. Так получилось, что совершенно глупый и невежественный человек в течение многих лет занимал ответственные административные посты по научной линии.

Одно из дел, проходивших через ГУС в эту осень, заслуживает упоминания. Для того, чтобы дать рабочим доступ к высшей школе, Покровский учредил «рабочие факультеты»[305], иначе говоря — школы для ускоренной подготовки рабочих к высшему образованию. «Деканом» рабочего факультета при Московском университете был назначен некий Звягинцев, владелец и директор частных курсов для подготовки к аттестату зрелости. Всем известно, что из себя представляли подобные учреждения и для кого устраивались. Данное учреждение и данное лицо были широко известны в Москве и не с выгодной стороны. Если бы у Михаила Николаевича была капелька здравого смысла, он должен был бы навести справки. Но Звягинцев явился к нему в сопровождении группы будущих студентов-рабфаковцев, говорил громко, смело и нахально о том, в чем нуждается партия, советская страна.