Книга Шолохов - Валентин Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вывел в письме — «Плоткин». Нелегко Шолохову писать о том, что когда этого деятеля перевели на одну из районных должностей, он стал бездумно ретиво исполнять самые свирепые указания сверху.
И без всяких околичностей сообщил о том, что вело к беде: «Вместо намечавшихся по балансу 22 000 тонн хлебозаготовок он (секретарь крайкома. — В. О.) предложил сдать 53 000».
По-писательски образно обрисовал Шолохов то, как определялась урожайность одним из краевых начальников Федоровым вопреки мнению местной власти:
«Отъехали километров 10 от Вёшенской. Федоров, указывая на делянку пшеницы, спрашивает у Корешкова:
— По-твоему, сколько даст гектар этой пшеницы?
Корешков. — Не больше трех центнеров.
Федоров. — А по-моему, — не меньше десяти…
Корешков. — Откуда тут десять центнеров?! Ты посмотри: хлеб поздний, забит осотом и овсюгом, колос редкий…»
Федоров, распалившись, приказывает: «Нагнись да посмотри…» И далее описана такая сцена вождю, что, как говорят в народе, хоть стой, хоть падай — однако же убедительно: «Корешков — человек грубоватый от природы, вежливому обращению необученный, да вдобавок еще страдающий нервными припадками (последствия контузии) — взбешенный советом, ответил:
— Я вот сыму штаны, да стану раком, а ты нагнись и погляди…»
Шолохов подытожил: «Все это, дорогой т. Сталин, было бы смешно, если б, разумеется, не было так грустно».
Рискнул на такой отсыл в историю, что только бесчувственному не вздрогнуть: «Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко „В успокоенной деревне“? Так вот этакое „исчезание“ было проделано не над тремя заподозренными в краже у кулака крестьянами, а над десятками тысяч колхозников. Причем, как видите, с более богатым применением технических средств и с большей изощренностью»… «Исчезание…» Не случайно Шолохов подхватил это слово из арсенала Короленко: власть избавлялась от непокорных крестьян любыми средствами.
Отчаянные строки множатся и множатся в письме: «Пухлые и умирающие есть… Некоторые семьи живут без хлеба на водяных орехах. Теперь же по Правобережью Дона появились суслики и многие решительно „ожили“: едят сусликов вареных и жареных, на скотомогильники за падалью не ходят, а не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных лошадей, и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишенную всякой питательности падаль… Сейчас на полевых работах колхозник, вырабатывающий норму, получает 400 гр. хлеба в сутки. И вот этакий ударник (выделил не зря, видимо, напомнил Сталину о встрече с ударниками-колхозниками. — В. О.) половину хлеба отдает детишкам, а сам тощает, тощает. Слабеет изо дня в день, перестает выполнять норму, получает уже 200 гр.».
Письмо шло к концу — каждая строка рубила, как острая казацкая шашка: «Если все, описанное мною, заслуживает внимания ЦК, — пошлите в Вёшенский район доподлинных коммунистов, у которых хватило бы смелости, невзирая на лица, разоблачать всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района, которые бы по-настоящему расследовали и открыли не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные „методы“ пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это».
Есть в письме фраза — да с каким поворотом, с какой ехидцей: «Слов нет, не все перемрут даже в том случае, если государство вообще ничего не даст».
Закончил с явным намеком: «Простите за многословность письма. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу „Поднятой целины“».
«— Семь бед — один ответ! Что нам, не сеямши, к осени с голоду пухнуть, что зараз отвечать, — все едино!» — так Шолохов уже в первой книге «Поднятой целины» выразил предостережение в сцене бабьего бунта.
Прошлые послания вёшенца оставались безответными. Что же будет на этот раз?
Письмо пришло в Кремль. Знать бы станичнику, что поначалу с его посланием поработали опытные аппаратчики, в секретариате Сталина расцветили «входящий документ»: «От Шолохова», «Когда получено?», «Получено 15 апреля».
Затем положили на стол Сталину — с подчеркиванием помощника, который выделил самые колючие строки. То ли для того, чтобы удобнее было увидеть главное, то ли показать, на что горазд этот смельчак. Вернулось письмо к помощнику с двумя пометками-резолюциями: «т. Молотову. Ст.» и «Мой архив. Ст.».
Ответ Сталина был скор и краток — двенадцать существенных слов: «Молния. Станица Вёшенская Вёшенского района Северо-Кавказского края Михаилу Шолохову. Письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Назовите цифру. 16.IV.33 г. Сталин».
Странно, что вождь просит расчеты на выделение зерна у писателя, а не у местных властей!
Для Шолохова головоломка — как понимать посул: «Сделаем все». И почему нет ответа на просьбу прислать «доподлинных» коммунистов? Неужто Сталин доволен комиссией ЦК во главе с Лазарем Кагановичем, которая побывала на Дону еще в ноябре? Шолохов, как видим, не причислил ее к «доподлинным». Еще бы, ведь он читал в своей областной газете «Молот» навязанное проверяющей комиссией постановление: «Ввиду особо позорного провала хлебозаготовок поставить перед партийными организациями задачу сломить саботаж хлебозаготовок, организованный кулацкими контрреволюционными элементами, уничтожить сопротивление части сельских коммунистов, ставших фактическими проводниками саботажа, и ликвидировать несовместимые со званием члена партии пассивность и примиренчество с саботажниками…»
И все-таки он не понапрасну писал — помощь обещана. Шолохов и секретари двух райкомов без всякого промедления всё, что попросил вождь, рассчитали и подсчитали. Шолохов подписал письмо, начатое просто: «16 апреля. Станица Вёшенская. Дорогой т. Сталин!..»
Сталин опять без проволочек направляет это послание Молотову: «Вячеслав! Думаю, что надо удовлетворить просьбу целиком… Кроме того, нужно послать туда кого-либо (скажем, Шкирятова), выяснить дело и привлечь к ответу Овчинникова и всех других, натворивших безобразия». Озабоченный, чтобы его поручение исполнили срочно, добавил: «Завтра!»
Потом Дон и Шолохов будут благодарить Сталина — еще бы, такая забота. Знали бы они, что резолюция вождя не отклик сострадания или отречение от пагубной политики на селе. На письме Сталин сделал пометку для Молотова: «Дело это приняло, как видно, „общенародную“ огласку, и мы после всех допущенных там безобразий — можем только выиграть политически. Лишних 40–50 тысяч пудов для нас значения не имеют…»
Сталин в этой своей игре правильно решил не тянуть с ответом — народ тут же должен был узнать о заботе Кремля. Но вопреки расчетам Шолохова зерна почему-то было обещано в три раза меньше запрошенного, всего 40 тысяч пудов. Вёшенцам и соседям нетрудно было сосчитать, что значила эта цифра для 100-тысячного населения. Потому Шолохов опять за письмо: «Дорогой т. Сталин! Т-му Вашу получил сегодня. Потребности в продовольственной помощи для двух р-нов (Вёшенского и Верхне-Донского), насчитывающих 92 000 населения, исчисляются минимально в 160 000 пудов…»
