Книга Пойми и прости - Дж. П. Моннингер

Прежде чем тебе удается занять второе сиденье, девушка твоего возраста, даже чем-то похожая на тебя, садится на него, поэтому тебе остается занять хотя бы одно место. Ты падаешь на сиденье, надеваешь сумочку через плечо и разворачиваешься, чтобы видеть выход. Как бы непреднамеренно. Ты не хочешь показаться слишком заинтересованной, словно золотистый ретривер, который прыгает на дверь, когда его хозяин выходит из машины. Поэтому отворачиваешься от выхода и пытаешься поймать взгляд бармена, но его вниманием овладела группа людей, среди которых секунду назад кто-то кричал.

Ты разворачиваешься, чтобы взглянуть на дверь, и видишь Гэри.

Это должен быть Гэри. Ты понимаешь это по его взгляду, по тому, как он осматривает бар, как стоит. Тебе сказали, что он занимается спортом, и это, кажется, правда: у него крепкое подтянутое тело и упругая походка. Он ловит твой взгляд, подходит к тебе, тыкает пальцем себе в грудь, затем в тебя, затем снова себе в грудь.

— Ты, должно быть, Гэри, — говоришь ты, — друг Элеонор, верно?

— Хезер… — отвечает он, но, прежде чем успевает сказать что-либо еще, у него звонит телефон. Он выставляет перед собой указательный палец и улыбается.

— Хорошо, хорошо, да, — говорит он в трубку, снова улыбается тебе и кивает в ответ на то, что ему сказали.

Меня это ничуть не смущает, ведь так можно рассмотреть его. Неплох, не совсем твой тип, но неплох. Слишком деловой, немного типичный для Нью-Йорка, постоянно на ходу, слишком светский, слишком самовлюбленный. Блондин с уже редеющими волосами, зачесанными назад от огромного лба, — Эми назвала бы его яйцеголовым, — гладко выбрит и с широким подбородком, напоминающим лопатку для мороженого. На нем хороший костюм, синий с тонкими полосками, но слишком кричащий галстук, — Эми назвала бы его галстук-стояк, — ярко-голубой с небольшим переливом. Он снова тебе улыбается, виновато приподнимает брови, делает жест рукой, давая понять, что за твоей спиной появился бармен.

— Мне содовую, — говорит Гэри бармену и снова возвращается к телефонному разговору.

— А мне белое вино, — говоришь ты, но, осознав, насколько жалко и банально это звучит, меняешь заказ на пиво «Стелла Артуа».

— Прости, — говорит Гэри, когда бармен уходит.

Он кладет телефон в пиджак и наклоняется, чтобы поцеловать тебя в щеку.

— Значит, ты из Банка Америки? — спрашивает он.

— Да. Только устроилась осенью. А ты юрист?

— Виноват, ваша честь.

— Договоры?

— Ну, пока что да. Я пытаюсь пробиться к спортивным контрактам. Хочу быть агентом.

— О, круто.

Вам подают напитки.

Этот парень уже тебе не нравится. И ты уверена, что это взаимно.

Назовем это химией. Или ее отсутствием.

— Будем! — говоришь ты, поднимая бокал.

— Будем. Прости, что тебе приходится пить одной, но я тренируюсь. Пытаюсь избегать углеводов.

— Да, без проблем.

— Я сейчас тренирую выносливость. Слышала о таком? Эти мегамарафоны на проверку выносливости? Ты бежишь, пробираешься через грязь, преодолеваешь препятствия… Это невероятно.

— Ты соревнуешься в командах?

— Да, но не всегда.

Громко. Все, что он говорит, искажается под давлением невероятно громкой музыки. Тебе приходится наклонить голову и прислушиваться, выставив ухо, словно микрофон, в его направлении.

— Так что Элеонор рассказала тебе обо мне?

— Она сказала, что ты хороший парень.

— «Хороший» звучит не особо воодушевляюще.

Ты делаешь глоток пива. Даешь ему возможность переварить то, что он просто «хороший». Понемногу осознаешь, что он тебе не нравится. Совсем. Его телефон снова звонит, он достает его из пиджака и выставляет указательный палец, обещая, что это займет лишь пару секунд.

Он говорит по телефону, явно договариваясь с кем-то о встрече, с кем-то более крутым, более привлекательным, более интересным, а ты пытаешься сравнить его с Тем-кого-нельзя-называть, но ничего не получается. Он вне сравнений. Джек был, во-первых, крупнее, более расслабленным, житейским, более естественным, намного более симпатичным. Нет, не симпатичным, скорее более привлекательным. А этот парень, этот Гэри, он похож на псевдо-Джека, фальшивого Джека, и ты просто потягиваешь пиво, думая, как бы вежливо свалить. Ты должна быть в поезде, должна провести длинные выходные в Нью-Джерси, выходные в честь дня Колумба, но если бы все пошло хорошо, действительно хорошо, то можно было бы отменить планы.

Но Гэри решает вопрос за тебя.

— Так… Не хочу ходить вокруг да около, — говорит он, закончив разговор по телефону. — Ты ведь от меня не в восторге, верно?

— Я бы так не сказала…

— Ну, у меня так же, — сказал он с улыбкой. — Кажется, мы с тобой совсем разные.

— А разве мы должны быть одинаковыми? — спрашиваешь ты, не удержавшись.

Внезапно и нелепо Гэри стал твоим проектом. Ты любишь проекты. Ты не можешь противостоять проектам. И хотя ты совершенно не хочешь Гэри, ты хочешь, чтобы он хотел тебя, поэтому пытаешься флиртовать. Его телефон звонит в третий раз, и, пока он достает его из кармана, ты вдруг осознаешь, что это тебе не нужно. Машешь ему правой рукой, разворачиваешься и делаешь большой глоток пива. Гэри тоже ставит свой недопитый напиток на барную стойку, вяло улыбается — о, ты просто обожаешь вялые улыбки — и, прежде чем уйти, хлопает тебя по спине, не отрывая телефона от уха.

И ты думаешь о ясене, могучем ясене, растущем в Люксембургском саду.

Ты вспоминаешь академию верховой езды, момент перед картиной Вермеера, и уже ничего не можешь с собой поделать. Ты думаешь о днях в Берлине, когда ваши тела сливались и скользили друг по другу, когда вы были словно ветки, которые возгораются от трения. Тот-кого-нельзя-называть медленно берет под контроль все твои мысли, твое зрение, твою память. Ты допиваешь пиво, глядя в зеркало напротив барной стойки. Одинокая девушка, Манхэттен, вечер пятницы.

39

По пути домой, в Нью-Джерси, ты пишешь Элеонор:

«Хороший парень. Рада, что мы познакомились. Никакой магии. Но спасибо».

Грустный смайлик.

Ты пишешь Констанции и Эми:

«Хороший парень. Рада, что мы познакомились. Никакой магии».

Папа встретил меня на вокзале.

— Ну, здравствуй, радость моя, — сказал он, когда я села к нему в машину. — Поздно ты приехала.

От него пахло маслом и попкорном. Я бросила сумку на заднее сиденье, наклонилась и поцеловала его в щеку. На нем была белая рабочая рубашка, одна из старых, которую он отнес к повседневным. Поверх рубашки был надет жилет от «Кархарт». Это его любимый выходной наряд. Он выглядел устало, но спокойно, словно дремал, прежде чем поехать за мной на вокзал. Его руки, тяжелые и умелые, симметрично лежали на руле. Я решила, что он привлекательный мужчина, но не вычурный. Его волосы, поседевшие и слегка поредевшие на макушке, как говорила мама, били по его самолюбию. У него были широкие скулы, четко очерченные, и это придавало мужества всему его облику. Ему пятьдесят два года, он мужчина в расцвете сил, защитник и глава нашего семейства. В тот самый момент я осознала, до чего же он мне дорог, мой папа, и стало так хорошо — даже больше, чем хорошо, — просто сидеть с ним в машине. Впереди нас ждали ленивые выходные. Я знала наперед, что холодильник забит моими любимыми лакомствами, в нашем семейном гнездышке меня ждет удобное кресло перед телевизором, а мама, несомненно, остается Мамазавром.