Книга Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин

— Что ж, спокойной ночи. Джервейс, я оставлю вам дверь открытой, а в гостиной будут сандвичи и виски. Еще раз спокойной ночи. И всем удачи.

Он сел в свой автомобиль и уехал. «Скорая помощь», полицейская машина и «Лили Кристин III» Фена последовали за ним. Дорога оказалась длиннее, чем предполагал Фен, и он прикинул, что пешим ходом она заняла бы не менее пятнадцати минут. Наконец все снова собрались перед воротами.

— Даже не представляю, где мы находимся, — признался Фен. — Я просто следовал за вами.

— Мы в дальнем конце Снэгсхилла, сэр, — пояснил Стэгг, и Фену пришлось довольствоваться этой информацией, поскольку сплошная тьма вокруг исключала какую бы ты ни было ориентацию.

Они поднялись по дорожке к входной двери, и суперинтендант позвонил. Семья Лав жила в большом и ничем не примечательном доме, представлявшем собой нечто вроде скромного коттеджа из крашеного кирпича. Через минуту дверь открыла пожилая женщина с взлохмаченными седыми волосами и опухшим от слез лицом. Близоруко щурясь, она заморгала.

— Это полиция? — спросила женщина. — Я думала, вы уж не придете.

Она шагнула в сторону, пропустив их в холл. Это было узкое, переходившее в коридор помещение, застеленное линолеумом и казавшееся еще более тесным от наполнявших его вещей: резиновых сапог, зонтиков, оленьих рогов, пропылившейся одежды. В доме витал аромат кофе, смешанный с не менее крепким запахом мастики для натирания полов. Под потолком тускло горела единственная лампочка, а на почерневшем серебряном подносе врассыпную лежали визитные карточки. Сама миссис Лав удивительно точно подходила под выражение «живые мощи», которое употребил директор, но, как не без удивления заметил Фен, в ней не было заметно признаков истерики. Это навело его на мысль, что, наверное, вечное подчинение своему супругу не так уж соответствовало ее натуре. Несомненно, она была подавлена, но, глядя на эту женщину, нельзя было сказать, что случившееся потрясло ее до глубины души.

Стэгг кратко описал причину их задержки, и ее глаза расширились.

— Майкл! — воскликнула она. — Какая ужасная, чудовищная новость… Мой муж так о нем заботился. Боже, что за кошмарная ночь. — Слова вдруг хлынули из нее сплошным потоком. — Нет, сначала все было в порядке — я хочу сказать, вот так сидеть одной рядом с Эндрю, — но потом я испугалась, потому что никто не приходил, и мне стало казаться, — вы, наверно, подумаете, что я сумасшедшая, — что все это просто страшный сон, когда события происходят не совсем так, как в обычной жизни, и… — Спохватившись, она замолчала и покраснела с таким видом, словно сделала что-то неприличное. — Ах, да, вы, конечно, хотите его увидеть.

— Если позволите, миссис Лав, — тихо промолвил Стэгг.

— Я с вами не пойду, — заявила она. — Мне там нечего делать. И я не могу… не хочу…

Она говорила, запинаясь на каждом слове, жадно и судорожно глотая воздух. Врач, профессиональной скороговоркой пробормотав слова утешения, посадил ее в кресло. После последовавшей затем заминки и минуты тяжелого молчания все направились в другой конец коридора и с облегчением покинули холл.

Помещение, в которое они вошли через минуту, являлось кабинетом мистера Лава. Обстановка выглядела непритязательной, но по-своему роскошной. На полках громоздились тяжелые тома, выровненные строго по размеру: странная привычка к украшательству, которую Фен не выносил. Мебель состояла из нескольких картотечных шкафчиков, письменного стола и двух глубоких мягких кресел. Французские окна выходили в маленький сад, а неплотно задернутые шторы были сотканы из тонких алансонских кружев. На высоком треножнике рядом с входной дверью покоился медный поднос в индийском стиле, на нем разместился нетронутый натюрморт из кофейника, блюдца с печеньем и двух чистых чашек. Гибкая хромированная лампа на столе вызывала ассоциации с лабораторией. Это сходство еще более усиливала царившая в кабинете хирургическая чистота, странно контрастировавшая с неряшливостью холла. Фен обратил внимание, что все вещи на письменном столе были расставлены в идеальном порядке.

Войдя в кабинет, немедленно уставились на Лава, который сидел, сгорбившись и подавшись вперед, в одном из кресел у французского окна. Очевидно, он умер так же быстро, как и Сомерс, хотя, может, не столь ужасной смертью. Одна его рука вяло лежала на колене, другая была стиснута в судорожном спазме. Жидкая прядь седых волос откинулась на выпуклый высокий лоб. Грудной клеткой он навалился на левый подлокотник кресла, беспомощно повесив голову и вытянув жилы на тощей шее. На коленях убитого лежала открытая книга. Фен шагнул ближе, чтобы лучше рассмотреть ее: Пилкингтон, «Французская грамматика: использование сослагательного наклонения. Часть I». На страницах книги запеклась кровь. Смерть ведет себя на редкость беспардонно, подумал Фен. Отправляет людей в вечный мир, пока они поглощают пирог со свининой, подобно Питту, или, как теперь, скромно штудируют французскую грамматику.

— Он ни о чем не подозревал до последнего момента, — заметил Стэгг. — Стреляли явно сзади, из французского окна. Его голова, торчавшая над спинкой кресла, являлась хорошей мишенью. — Не касаясь тела, суперинтендант присел, чтобы заглянуть ему в лицо. — Шея прострелена навылет. — Он выпрямился, внимательно оглядел комнату и приблизился к столу. — А вот и застрявшая пуля.

Стэгг достал перочинный ножик и начал выковыривать ее из дерева.

В кабинет вошел врач, сообщив, что оставил миссис Лав в гостиной. Вся процедура, проделанная полицией в учительской комнате, повторилась. Сначала сделали несколько фотографий, а затем с наиболее значимых поверхностей вроде дверных ручек и оконных рам сняли отпечатки пальцев. Доктор, обследовавший труп, снова заявил, что стреляли из револьвера тридцать восьмого калибра и смерть наступила от полутора до трех часов назад. Общая картина убийства была вполне ясна. А в карманах мистера Лава не обнаружили ничего интересного.

— Никаких зацепок, как и в прошлый раз, — буркнул Стэгг. — В общем, все похоже: стреляли с такого же расстояния, из оружия того же калибра, между десятью и одиннадцатью часами. Все, кроме этого…

Он указал на французское окно и вышел из него в темный сад, где какое-то время бродил среди кустов, светя себе электрическим фонариком. Фен, оставшись не у дел, начал без особого оптимизма рыться в ящиках стола. Стэгг вернулся с обескураженным видом.

— Там асфальтовая дорожка, — сообщил он, — тянется от дома до ворот. Земля вокруг твердая как камень. Ни следов, ни окурков, ни клочков ткани, зацепившейся за кусты. Ничего.

— Зато тут, похоже, кое-что есть, — пробормотал Фен, просматривая пачку найденных в столе бумаг. — Думаю, это поможет нам установить мотив. Прочитайте. — Он протянул Стэггу листок бумаги с написанным от руки текстом.

Тот прочитал его вслух:

— «Считаю своим долгом заявить, что двое моих коллег из Кэстривенфордской школы вступили между собой в сговор для совершения действий, которые нельзя охарактеризовать иначе, как откровенное мошенничество…» — Стэгг замолчал. — И это все. Впрочем, вы правы, сэр, записка — важная улика.