Книга Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России - Борис Григорьев

В начале 1747 года продолжились переговоры о заключении военной конвенции и субсидиях с Англией. Уже на этапе переговоров палки в колёса стал вставлять вице-канцлер Воронцов, предъявив английской стороне явно завышенные требования. Что это было — желание «насолить» канцлеру или защитить законные интересы государства, — сказать трудно. Возможно, то и другое вместе.

Бестужев был возмущён: вместо того чтобы согласовать свои возражения с ним заранее, Воронцов и его сторонники в ходе начавшихся переговоров выступили вразрез с позицией своего канцлера, что, естественно, произвело на англичан дурное впечатление. Главным препятствием в переговорах стал вопрос о субсидиях. Бестужев за каждую тысячу русских солдат, которые должны были принять участие в войне против Пруссии, просил 375 тысяч рублей, а ещё 10 тысяч ф. ст. лично для себя. Англо-русская конвенция всё-таки состоялась, и на английские деньги в размере 100 тысяч ф. ст. в год в район Рейна был отправлен вспомогательный русский корпус генерала Репнина.

В Коллегии иностранных дел между тем создалась парадоксальная для её канцлера обстановка: большинство её сотрудников поддерживало линию своего управляющего — графа М.Г. Воронцова и было враждебно настроено к Бестужеву-Рюмину. Правда, на практике канцлеру удалось настолько умалить значение КИД во внешней политике, что он даже не удостаивал её своим присутствием и вёл все дела единолично. «Что мне с ними делать? — объяснял Бестужев. — Они не вскрывают ни одной бумаги и способны лишь противоречить мне, не приходя ни к какому заключению». Конечно, это не предвещало ничего хорошего на будущее, но таков уж был независимый и крутой нрав у великого канцлера: он шёл к цели напролом, сквозь все препятствия и преграды, используя друзей, устраняя или обыгрывая врагов, убеждая в своей правоте государыню.

Бестужев-Рюмин игнорировал КИД не только из-за её враждебной атмосферы, но и из чистого принципа — он полагал, что коллегиальность в политике вредна. Он был слишком тщеславен и горд, чтобы советоваться и делиться своими сокровенными мыслями с посторонними. В этом, естественно, были свои плюсы и минусы: в обстановке интриг, подвохов и доносов полагаться на кого-то было в самом деле опасно, а иногда и неразумно. В то же время лишаться возможности выслушать pro и contra относительно своих идей и приходить к общему решению было тоже вряд ли продуктивно. Но таков уж был Алексей Петрович — одинокий волк дипломатии.

Кстати, об отношении канцлера к Иностранной коллегии. Мы забежим на год вперёд и приведём рассказ Соловьёва о том, как 8/19 декабря 1748 года Бестужев провёл одно удивительное совещание, пригласив к себе в дом двух ведущих сотрудников Иностранной коллегии — тайного советника Исаака Веселовского и оберсекретаря Ивана Пуговишникова. Последовала интересная беседа, которую, по всей вероятности, записал Пуговишников.

Бестужев начал с того, что показал приглашённым кипу экстрактов (выписок) из присланных к нему необработанных министерских реляций, требовавших принятия решений, и выразил своё удивление тем, что «господа члены по должности своей старания не прилагают», то есть укорил их в бездействии.

Веселовский возразил, что он, как и другие члены коллегии, на работе «всегдашнее сидение имеет и по возможности своей в делах упражняется». Канцлер не согласился с этим и указал на дела, пролежавшие в коллегии по полугоду и больше без всяких резолюций. «Если вы думаете, чтоб я сам наперёд на всякое дело свои рассуждения давал, то это не моя должность, да мне и не растянуться стать во всех делах одному», — резко ответил он. Ему времени не хватает и на самоважнейшие и срочные дела, которые нужно докладывать императрице. Веселовский невинно ответил, что он таких дел не знает. Тогда канцлер в качестве примера привёл обращение саксонского двора, предлагавшего России заключение союзного договора, ответ на которое ему пришлось сочинять самому. Веселовский сказал, что видел эту бумагу, но почему она так долго лежала без движения, он не знает. Канцлер ответил, что Веселовский или кто-либо другой в коллегии должны были сообщить ему своё мнение по этому документу.

В качестве примера добросовестного отношения к своим обязанностям Бестужев привёл покойного кабинет-секретаря Бреверна. Припёртый к стенке тайный советник обиделся и сказал, что если бы у него были силы и лета Бреверна, то и он мог бы так же успешно трудиться. Он же работает в силу своих ума и сил, но если их не хватает, то где же их взять? Если бы их можно было купить или в кузнице сковать, он бы с радостью это сделал. Бестужев, не обращая внимания на издевательский ответ тайного советника, назидательно заметил, что дело тут не в старости, а в прилежании. К тому же в распоряжении тайного советника есть секретари, которым можно приказать сделать всё необходимое.

Судя по всему, взаимопонимания со своими сотрудниками канцлеру достигнуть так и не удалось. Веселовский высказал мнение о том, что в коллегии теперь редко проводятся общие совещания и слушания дел, на которых вырабатываются и согласовываются решения по всем важным делам. В ответ Бестужев сказал, что он отказался присутствовать на этих собраниях, потому что вместо конструктивного обсуждения его предложений получал там одни лишь критические замечания. Эти сидения в коллегии были пустой тратой времени — «…я гораздо больше у себя дома… нужнейших дел исправлять могу».

И перепалка закончилась ничем.

На этой беседе чувствуется незримое присутствие вице-канцлера Воронцова, и Веселовский выступал явно от его имени. Из беседы явствует, что тайный советник ведёт себя в разговоре с канцлером довольно независимо, виноватым себя не чувствует и без всякого стеснения по каждому поводу возражает Бестужеву. Оно и понятно: заменивший Мардефельда Финкенштейн продолжил курс на свержение Бестужева-Рюмина и поддерживал дружбу с «важными и смелыми приятелями», то есть Воронцовым и Лестоком. Вместе они склонили на свою сторону бывшего члена бестужевского кружка и протеже Алексея Петровича тайного советника И. Веселовского, умного, деятельного человека, посвященного во многие тайны канцлера. На этой беседе Веселовский выступал уже клевретом Воронцова.

А когда-то еврей Веселовский имел на Бестужева-Рюмина определённое влияние: он даже уговорил его, тогда вице-канцлера, похлопотать перед Елизаветой Петровной об отмене указа от 13 декабря 1742 года о высылке всех евреев из Малороссии. Хлопоты, правда, ни к чему не привели, императрица указ не отменила, но дружбе Алексея Петровича с Исааком Веселовским это не помешало. И вот теперь Веселовский переметнулся в лагерь его противника…

Конечно, зря Алексей Петрович игнорировал Коллегию и её членов. Тем самым он предоставил в ней Воронцову большую свободу действий. Комментируя эту беседу, Соловьёв пишет, что, конечно же, канцлер сваливал вину с больной головы на здоровую: он сам приучил членов коллегии к бездействию, лично «исправляя все дела» на дому и не предоставляя им никакой инициативы. С этим также трудно не согласиться.

А в отношении бывшего друга Веселовского Бестужев всё-таки попытался отыграться: он написал Елизавете Петровне донос о том, что на одном из дипломатических приёмов Исаак Веселовский отказался пить здоровье государыни: «Один только Веселовский полон пить не хотел, но ложки с полторы и то с водкою токмо налил и в том упрямо пред всеми стоял, хотя канцлер из верности Ея Императорскому Величеству и из стыда перед послами ему по-русски говорил, что он должен сия здравие полным бокалом пить, как верный раб, так и потому, что ему от Е.И.В. много милости показано пожалованием его из малого чина в столь знатный». Но из доноса ничего не вышло: государыня донос проигнорировала и осыпала Исаака Павловича новыми милостями. И это при том, что «жидов» Елизавета Петровна очень не любила.