Книга Александр Грин - Алексей Варламов

«Алые паруса» стали кульминацией гриновского романтизма, мечты, сказки, победы над грубостью и скептицизмом. Миллионы читателей и читательниц сопереживали одинокой девочке с необычным и звучным именем Ассоль (возникшим, как предполагалось, от испанского al sol– к солнцу), восхищались мужественным капитаном Грэем, увозящим ее на своем «Секрете», который только для таких перевозок и был предназначен и никогда не осквернялся грузом мыла, гвоздей или запчастей к машинам. Сотни тысяч людей приняли блзко к сердцу программное заявление Артура: «Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя».

Впрочем то, что следовало дальше и поясняло мысль «загвоздистого», по выражению матроса Летики, капитана, нравилось уже меньше и во время оно служило мишенью для пролетарской критики и политических обвинений в непротивленчестве: «Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз придержит лошадь ради другого коня, которому не везет, – тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение, и – вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим – значит владеть всем».

В опереточной певице, которую должен условный миллиардер подарить, как вещь, условному писцу, было меньше буржуазного ревизионизма, чем некоторой безвкусицы, но обаяние «Алых парусов» оказалось настолько велико, что на эти огрехи мог обратить внимание только очень черствый или чересчур въедливый человек. «Алые паруса», несмотря на все очевидные недостатки этой вещи – откровенный эстетизм, надуманность, красивость, – все равно победа Грина. И раньше и позднее Александр Степанович написал много качественных, профессиональных текстов, стоящих гораздо выше сказки про хорошую девочку и ее доброго принца, даже если видеть в ней глубокий евангельский подтекст, к чему мы еще вернемся в главе, посвященной религиозности Грина, – но в историю литературы вошел прежде всего «Алыми парусами», и в этом есть своя логика и справедливость: в конце концов читатель всегда прав. Не случайно именно по «Алым парусам» снимали фильмы, ставили балет, про них писали стихи и сочиняли песни. Ошибаться может критика – но вряд ли читатель. Особенно молодой. И серьезные литературоведы это понимали.

В 1956 году очень проникновенно написал о Грине и именно в связи с «Алыми парусами» и всей мечтательной доминантой его творчества безвременно ушедший, физически больной и сильный духом литературный критик (тут явно напрашивается перекличка с А. Г. Горнфельдом) Марк Щеглов в статье «Корабли Александра Грина»: «Во многих гриновских рассказах поставлен в разных вариациях один и тот же психологический опыт – столкновение романтической, полной таинственных симптомов души человека, способного мечтать и томиться, и органичности, даже пошлости людей каждого дня, всем довольных и ко всему притерпевшихся…

Романтика в творчестве Грина по существу своему, а не по внешне несбыточным и нездешним проявлениям должна быть воспринята не как „уход от жизни“, но как приход к ней со всем очарованием и волнением веры в добро и красоту людей, в отсвет иной жизни на берегах безмятежных морей, где ходят отрадно стройные корабли…»[209]

Однако было время – в 30—40-е годы XX века, когда отношение к романтизму Грина и «Алым парусам» было иным.

23 февраля 1941 года Вера Смирнова опубликовала в «Литературной газете» статью с характерным названием «Корабль без флага», где попыталась «трезво» разобраться в феномене Грина, вокруг которого закипели, уже после его смерти, нешуточные страсти: «Если отнестись к Грину без того смешанного чувства восхищения и возмущения, которое вызывают в нас равно – бродячие акробаты в дырявых трико, жонглирующие пустыми шариками, и герои гриновских рассказов, если отнестись к Грину так, как Чехов относится к его прообразу – трезво, спокойно, даже благожелательно, то ясно видно, что разрыв между воображением и знанием, смешной и трогательный у ребенка, вырастает в настоящую опасность для писателя, становится причиной всех недостатков, почти трагедий… Алый парус, очаровательный на игрушечной яхте, вырастает до размеров огромной нелепости, претенциозной прихоти богача, который может купить две тысячи метров красного шелка, чтобы получить в жены дочь рыбака».[210]

Еще более резко, но в том же духе выразился по поводу Грина и «Алых парусов» В. Важдаев в статье «Проповедник космополитизма», опубликованной в 1950 году в «Новом мире».

«Фантазии Грина – это фарисейская проповедь непротивленчества, проповедь терпеливого ожидания счастья, которым, если найдут нужным, одарят кротких бедняков гуманные тюремщики и щедрые миллионеры… „Алые паруса“ представляют собой изуродованный вариант классической „Золушки“».[211]

Последнее замечание Важдаева, надо отдать ему должное, с литературной точки зрения совсем не глупо, хотя вряд ли сам Грин, создавая свою Ассоль, имел в виду Золушку (у Грина, повторю, вдовые отцы не женятся). С тем же успехом можно было бы сказать, что «Алые паруса» – это вариация «Гадкого утенка» – смысловых совпадений не меньше. По-видимому, все сказки про бедных и хороших, несправедливо обижаемых своей средой людей к чему-то подобному сводятся и все они трогают сердце.

Любопытно, что многие из высказываемых в 30–40—50-е годы идей не ушли в прошлое. Так, мысли об инфантилизме Грина встречаются у современной исследовательницы Натальи Метелевой, чья острая, выпадающая из восторженного «хора гринолюбов» статья «Романтизм как признак инфантильности» с многообещающим подзаголовком «Попытка литературного психоанализа личности Александра Грина» была не так давно опубликована в малотиражном вятском журнале «Бинокль» и вряд ли стала известна широкой литературной общественности: «Романтизм Грина совершенно особенный в русской литературе – романтизм от инфантильности. От невозможности владеть ситуацией. Романтизм детей, уходящих в небытие Мечты, в поиски Истины и утраченного рая. Романтизм хиппи. Что главное в мире для А. Грина, что он сделал главным для своих героев, что он предлагает читателю как главное в его, читателя, жизни? – Веру (в Мечту), Надежду (на Чудо), Любовь и Свободу (философию хиппи)…

Подростковый страх перед насмешками и непониманием, детское, со времен жизни в Вятке и Одессе бессилие перед насилием взрослых особенно явно звучит в описании Каперны в феерии „Алые паруса“. Что сознание ребенка может противопоставить этой обиде? Полную замкнутость в мире мечты и безусловную веру в чудо. Немедленное чудо. И даже, да простят меня романтики, пошлое чудо. Вот слова Грэя: „Когда начальник тюрьмы с а м выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, – тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно– делать добро людям“, – продолжает литературовед Е. Прохоров. Добро! Перевожу для добрых „романтиков“: когда нарушат закон (свобода), дадут мечту потребителю (равенство), остановят конкуренцию и, тем самым, любую эволюцию (братство).