Книга Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Лайон Олди

Ротозеи пятились. Они не слышали слов, но Персей походил на безумца.

– И все равно – Истребитель. Моя суть, мой корень. Воля моего божественного отца. А ты, Косматый? Брат мой, враг мой… Ты – кто?! Что ты умеешь лучше всего? Лишать рассудка? Ну да, ты свел с ума целый город! Похитил разум у времени! Обратил прошлое в слюнявого придурка! Каково? – два года назад я выстроил тебе храм! Его можно потрогать, этот храм. В нем можно принести жертвы. Безумие мрамора и дерева, меди и бронзы…

Храбрейшие из аргивян, издали наблюдая за хороводом одного-единственного человека, не сразу замечали, что в храме есть еще кое-кто. Ясно видимый меж колоннами, возле алтаря стоял Меламп, сын Амифаона. На коленях, свесив голову на грудь. Должно быть, он пришел сюда давно – если не ночевал в храме. Фессалиец мало напоминал счастливого жениха. Вожделенный титул басилея гнул его к земле. Он не шевельнулся, когда Персей вдруг бросил опутывать святилище петлей шагов – и свернул к алтарю.

– Представляешь? – сказал Меламп, когда тень героя упала на него. – Они уверены, что это я научил их смешивать вино с водой. Я! Учитель здравого экстаза! А до меня они пили неразбавленное…

Персей молчал.

– И ведь в какой-то степени они правы. Предмет и образ, плоть и символ. Чем была та оргия, если не смешением вина и воды?

– Что ты видишь в будущем? – спросил Персей.

– Ничего. Тьма, пронизанная молниями. Я больше не провидец. Не змей, не провидец… Зять ванакта! Я получил то, чего хотел. Дионис дал товар и взял цену. Хочешь убить меня за это имя?

– У меня есть более веские причины убить тебя.

– Прошлое изменилось, сын Зевса. Мы с тобой изменили прошлое! Мы – боги? Нет, мы глупцы. Не удивлюсь, если завтра окажется, что это я – сын Зевса. Ты же – бог смерти Танат. Твоя жена – Медуза Горгона…

Хрипя, фессалиец затрепыхался в мертвой хватке Персея. Лицо его налилось дурной кровью, зубы стучали. Персей тряс его, как ловчий пес – загнанную, полумертвую от усталости лису; ударил спиной об алтарь, чуть не выбив дух – лицом к лицу, словно намереваясь вцепиться в жертву зубами. Казалось, сын Златого Дождя взбесился. Рослый, дородный Меламп в его руках обратился грудой ветоши. Будь у взгляда когти, Меламп ослеп бы – глаза мучителя впились в глаза бывшего провидца, желая вырвать, выцарапать…

И все кончилось.

– Ты пошутил, – кивнул Персей. – Ну да, ты пошутил…

Меламп сполз к его ногам.

– Ш-ш… – подтвердил он. – Шутка.

За колоннадой храма возмущались аргивяне. Они рассчитывали на убийство. Где оселок, о который мы станем чесать языки? Когда убивают не тебя, сплетня слаще меда. И вот, нате вам – никакой радости.

– Ш-ш… – повторил Меламп. – Шрам.

– Какой шрам?

– У Бианта. У моего брата исчез шрам.

– Где?

– На ноге. Там, где нас разделяли, – в глотке Мелампа заклекотали журавли. Даже Персей не сразу понял, что это смех. – Я не змей, герой! Ты еще герой, а я уже не змей! Нас с братом никогда не разделяли! У Бианта нет шрама!

– Ты в своем уме?

– А ты?

Вместо ответа Персей стал изучать статуи – в храме их было три. Первая, вырезанная из кипариса, изображала мальчика лет пяти – пухлый шалун, украшенный козьими рожками, играл со змеями. Вторая, из кедра, являла взору женственного юношу, похожего на Кефала. В венке из плюща, юноша указывал тирсом на восток. Третья – на нее пошел старый дуб – воплощала Косматого в облике зрелого мужчины. Борода и волосы его были всклокочены, извиваясь кублом гадюк.

Вся троица стояла на низких постаментах из гранита.

– Ты уже бог? – вопрос был адресован юноше. – Или еще смертный?

Персей повернулся к ребенку:

– Бог? Нет?

Рука его метнулась к третьей статуе:

– Ты? Кто ты сейчас?

– Это имеет значение? – тихо спросил Меламп.

Персей вытащил из ножен кривой меч.

– Нет. Ты прав.

Во тьме, кипящей молниями – той, что заменила фессалийцу дар прозрения – полыхнул ярчайший перун. Тьма выцвела застиранной тканью. На бледном, как сосновая доска, фоне обозначились контуры – царапины от ржавого ножа. Меламп вгляделся, морщась. В затылке колыхалась густая, жаркая боль. Контуры пришли в движение – Персей, да, конечно же, Персей. Силуэт размазан между статуями; высверк клинка, кривое жало выносит приговор – катится вниз голова рогатого малыша, голова юноши прыгает лягушкой по каменному полу, летит прочь голова бородача…

Тьма надвинулась, и видение пропало. Персей стоял четвертой статуей – мраморной. Ладонь его лежала на рукояти, но меч вернулся в ножны. Головы трех Дионисов смотрели на героя, покоясь на местах, отведенных им скульптором. Меламп вздохнул: почудилось. Этого еще не хватало – кощунство в храме, на глазах возлюбленных земляков.

– Когда бог становится богом, – брови Персея сошлись на переносице, – в этот день рождается его прошлое. Что бы ни было на самом деле, правда не имеет значения.

– Кто тебе это сказал?

– Жена.

Меламп вспомнил, как его били об алтарь, и промолчал.

– Так бог или нет? Еще или уже? В любом случае не все потеряно. Я ведь помню: когда бог умирает, его прошлое рождается снова.

– Это то, о чем я думаю? – фессалиец указал на меч Персея.

– Мне оставили серп Крона[87]. Как залог клятвы.

– Он и впрямь…

– Да. Ему все равно, что резать. Он так стар, что не делает различий между тобой и Аполлоном. Мне следовало бы помнить об этом. Один раз я поддался милосердию, согласившись на твое предложение. И проиграл. Второго раза не будет. Я пощадил тебя, Меламп. Трясись от страха до конца твоих дней! Если у меня заболит живот – ты первый на подозрении, отравитель. Я знаю, зачем сохранил тебе жизнь. Но и Косматый сохранил мне жизнь! Там, в горах – помнишь? – он погнал тебя спасать Персея, своего лютого врага. Выходит, Косматый тоже знает, зачем я нужен ему живым. Богу требуется герой? Ничего, разберемся…

Меламп встал с колен.

– Что произошло между тобой, – спросил он, – и Медузой? Там, на западе?

– Это известно всем.

– Что было по возвращении с запада?

– Это известно всем.

– А на самом деле?

– Это известно всем, – в третий раз повторил Персей.