Книга Гроза в Безначалье - Генри Лайон Олди

Они шли вдвоем, наследник и ученик, обняв друг друга за плечи, углубляясь в чащу, сливаясь с ней, растворяясь во влажных тенях…

Обезьянка, неотступно следовавшая за хозяином и кумиром, сейчас покинула плечо-насест и радостно скакала по деревьям: отставая, обгоняя, визжа от восторга, уносясь по веткам в чащу — но почти сразу возвращаясь обратно. Дважды Гангея с беспокойством провожал Кали взглядом: не хватало, чтобы любимица досталась на ужин удаву или леопарду! На всякий случай он остановился и прислушался. Хищников, к счастью, поблизости не было — зато люди…

Вернее, не люди — человек. Один. Он шел по следу Гангеи, очень стараясь двигаться беззвучно и не отставать, но если второе ему почти удавалось, то первое…

Гангея огляделся по сторонам — и вдруг одним прыжком оказался за стволом векового тамаринда, который мог укрыть троих наследников вместе с их престолами.

Как и предполагалось, преследователем оказался ретивый крепыш десятник. Не став разыгрывать представления (хотя соблазн был велик!), и даже не до конца насладившись растерянностью десятника, Гангея вышел из-за дерева.

— Я ценю твою преданность, Кичака. Поэтому не стану тебя наказывать за нарушение приказа. Удовольствуйся этим и возвращайся в лагерь. И упаси тебя Тридцать Три от попытки нарушить приказ еще раз!

— Слушаюсь, мой господин, — тяжело вздохнул Кичака и, понурясь, зашагал обратно.

На каждом втором шаге он грустно сплевывал себе под ноги, и слюна, красная от жвачки-бетеля, казалась кровяными сгустками.

Гангея минуту колебался — не взять ли Кичаку с собой? Потом решительно мотнул головой и продолжил свой путь.

2

Речной простор открылся сразу, единым махом, и воды Ганги лениво плеснули перед тобой.

— Здравствуй, мама, — одними губами произнес ты и начал раздеваться, согнав с плеча обидевшуюся мартышку. По мере того как детали одежды, одна за другой, ложились в аккуратную стопку, тело твое постепенно обнажалось, и всякий, увидевший это монументальное зрелище, несомненно, восхитился бы.

Или ужаснулся.

Ты был огромен. Лишенный сколько-нибудь заметных жировых отложений, ты также был лишен видимого рельефа мышц и выпирающих жгутов сухожилий — чем гордились друг перед другом многие дружинники и знатные воины. Рама-с-Топором, туго скрученный из стальной проволоки аскезы и воли, напоминал готовую ужалить кобру, ты же был иным. Гладкие пласты броней облегали тело, отнюдь не спеша вздуваться или перекатываться под кожей от каждого движения, — и это делало тебя обманчиво-медлительным, похожим на быка-гаура.

Но стремительный тигр предпочитает обойти стороной поляну, где пасется матерый гаур…

Твоя мать, Ганга, текущая в трех мирах, могла бы подтвердить: таким был ее отец, седой Химават, когда горный великан принимал человеческий облик.

Наконец ты разделся догола, успокаивающе махнул: рукой обезьянке и стал входить в воду. Мартышка отчаянно заверещала, заподозрив хозяина в желании свести счеты с жизнью (со стороны такое действительно могло показаться, и не только глупой мартышке!), но ты продолжал погружаться, пока не вошел в реку по подбородок. Только тогда ты позволил себе остановиться и замер на месте, смежив веки.

«Мама…»

Ответа не было — лишь великая река равнодушно катила мимо свои воды, изредка плеща в лицо любопытной волной.

«Ну пожалуйста, мама…»

Тишина.

«Она не придет, — понял ты, с сожалением открывая глаза. — Ее нет сейчас во Втором мире. Есть только безразличная река. Что ж, мама, ты там, где и положено быть богине — на небе. Может, когда-нибудь… В другой раз. До свидания, мама…»

Ты понуро выбрался из реки, на радость скакавшей вокруг Кали, и начал медленно одеваться, забыв вытереть с тела воду Ганги.

Все было правильно. Богиня не обязана являться по первому зову своего взрослого сына. Умом ты прекрасно понимал это, но сердце жгла детская обида: ехал, спешил, надеялся на встречу…

Вернулся Гангея, как и обещал, перед закатом. Отказавшись от ужина, прошел в свой шатер и повалился на разостланную слугами постель. Он прекрасно мог бы провести ночь и на голой земле, но сейчас грустные думы мешали забыться сном даже на царском ложе.

На душе скребли кошки — и печаль, ранее светлая, превращалась в глухую тоску, становясь с каждой минутой все темнее, словно там, внутри, садилось солнце.

Забылся он только под утро.

3

Колесницы оставили под присмотром возниц — извилистая тропинка, что вела отсюда к обители Рамы-с-Топором, не слишком поощряла бездельников, опасающихся трудить ноги! Пришлось уважить Курукшетру и идти пешком: Гангея и трое его людей во главе с бдительным крепышом Кичакой.

Воины тащили два увесистых ларца с тканями, драгоценностями и священными благовониями — дары благодарного ученика своему гуру.

«Откажется? Браниться станет?! Отлично! С самым невинным видом ПОПРОШУ его тогда принять этот хлам, в ноги паду — и никуда наш Рама не денется! Обет давал?! Извольте выполнять! Впрочем, если он, в свою очередь, ПОПРОСИТ меня выкинуть дары в пропасть…» — посмеивался в усы Гангея.

Усмешка выходила какой угодно, но только не веселой.

Наконец перед маленьким отрядом открылась прогалина: здесь ровно шестнадцать лет назад молокосос Гангея впервые увидел своего будущего гуру, а Словоблуд вступил в ученый спор с Наставником асуров — кто же перед ними, Найрит-Порча или Бродящий-в-Ночи?!

Сквозь заросли колючника-ююбы и благоухающего жасмина местами еще выглядывали поваленные стволы — гниль, почти что труха. Время брало свое… Ржавчина пожрала шлем юноши-кшатрия, который очень хотел жить, но еще больше хотел, чтобы перестал жить проклятый Парашурама!

Миновав место былого побоища, люди двинулись дальше в гору.

Вот и знакомый поворот тропинки, в обход обугленного баньяна — в многоствольного великана Гангея когда-то, по молодости и глупости, шарахнул «Южными Агнцами», желая испытать заученную накануне мантру вызова.

Да, дерево горело долго, насытив Семипламенного Агни своей плотью, а спина ученика после посоха учителя болела еще дольше.

Они обошли устремленную в небо черную пятерню, и тут Гангея не выдержал. Забыв о приличиях, о сане и достоинстве наследника, забыв обо всем на свете, он со щенячьим визгом бросился бегом к жилищу учителя.

Позади, до глубины души потрясенные таким зрелищем, тяжко топали дружинники.

В десяти шагах от ашрама сын Ганга внезапно остановился как вкопанный, и стражники едва не налетели с разгону на широкую спину своего господина.

Ашрам был пуст. Гангея почувствовал это еще на бегу, но ноги несли тело вперед, а сердце упрямо отказывалось верить! Увы, сомнениям не осталось больше места: стены бессильно покосились, крыша прохудилась и топорщилась черной гнилью, огород наглухо зарос сорняками и валялись в грязи останки некогда прочной изгороди…