Книга Иди сюда, парень! - Тамерлан Тадтаев

– Опусти гранатомет, – сказал я, вытирая пот со лба. – Под развалинами подвал. Скорей всего, там прячутся наши. А этот выстрел прибереги для танка. Как тебя зовут?

Он сказал. Не расслышав, я кивнул. В моем положении задавать один и тот же вопрос дважды не полагалось, это я понял. Чтобы еще раз показать, насколько мне все безразлично, медленно двинулся к подвалу. Приблизившись к бетонной площадке под навесом, наступил на простыню в красных пятнах и остановился. Кровавый след вел по лестнице вниз, к черному ходу, откуда веяло сыростью.

– Мы осетины! – крикнул я. – Не бойтесь!

Молчание.

– Может, пальнуть туда? – предложил подошедший малый с пулеметом. – Там наверняка грузины.

– Нет, – сказал я. – Грузинам незачем прятаться, они взяли Цхинвал и празднуют победу. И вообще, как тебя зовут?

Он сказал. Я не расслышал, но кивнул. Наконец к нам поднялся пожилой небритый мужик в дешевых спортивках. От него несло перегаром.

– Салам, – сказал он. – У нас там мертвые. Вы не поможете донести их до морга?

– О каком морге ты говоришь? – ответил я, не скрывая раздражения. – От города камня на камне не осталось! Ладно, извини… Как погибли эти бедолаги?

– Мы живем вон там, – всхлипнул мужик, махнув рукой в другой конец улицы, где дымились дома. – Ночью во время обстрела я с женой и дочкой побежал к соседям. У них подвал большой. Хотели спрятаться там… Но ворота были закрыты. Пока стучались и кричали, все начало взрываться… Почему, почему я не погиб вместе с ними?!

Мужик заплакал. Я почувствовал озноб и опустил голову. Еще несколько пожилых мужчин поднялись наверх и, степенно поздоровавшись, просили нас спрятать оружие и переодеться в гражданку. Грузинская пехота прочесывает соседнюю улицу. Скоро придут и сюда. Если они увидят вооруженных людей в камуфляже, никого не пощадят. А внизу полно женщин и детей.

– Вы хотите, чтобы мы ушли? – спросил я.

– Да, – сказал лысеющий мужик с брюшком. – Не в обиду вам будет сказано, но так лучше для всех.

– Это вряд ли, – возразил кривоногий пулеметчик. Он хотел застрелить лысого, но я встал между ними.

– Мы вернемся, и, Богом клянусь, я пришью тебя! – бычился кривоногий.

– Ладно, – сказал я. – Пойдем отсюда.

– А может, у них есть выстрелы? – спросил худой гранатометчик.

– У них больше ничего нет, – усмехнулся кривоногий.

– Позавчера, – пояснил гранатометчик, – когда мы приехали, я видел этого лысого в форме, с такой же бандурой, как у меня, и тандемными выстрелами…

Мы подошли к «газели», за которой прятались автоматчики. Они сидели на корточках и курили.

– Покурить, что ли, – сказал я и присел на теплый кирпич. – А как вас зовут вообще? Да-да, к вам обращаюсь.

Автоматчики представились. Я не расслышал, но кивнул.

– Так вот, – начал я, докурив сигарету. – Я иду к своему брату. Он живет около вокзала. Чтобы добраться туда, надо пройти через весь город. Фактически это невозможно, но у меня нет другого выхода. Я здесь родился, знаю каждый закоулок, и мне всегда везло. – Костяшками пальцев я постучал по прикладу и раздавил окурок носком кроссовки. – Если вы со мной…

Желтые ворота и бывшая еврейская улица остались позади, как ненужные воспоминания. Теперь мы продвигались вверх по улице Исаака, которая пересекалась выше с улицей Сталина. Перешагивая через поваленные деревья и столбы с оборванными проводами, вдруг поймал себя на мысли, что судьба брата безразлична мне, как, впрочем, и собственная. Наверное, устал. Еще бы. Прожить в Цхинвале восемнадцать лет тебе не шутки, и будет обидно после смерти угодить в ад. Хотелось бы в рай. Но вряд ли страусы попадают на небеса. Да, мы живем как эти птицы, зарыв головы в песок, и не хотим знать, кто нас имеет, свои или чужие. Так зачем цепляться за жизнь? По привычке, должно быть. Ведь всегда остается надежда, что завтра будет лучше. А не завтра, так послезавтра. Остановившись, оглянулся: четверка исчезла. «Струсили, что ли? – подумал я, отмечая струйкой лежащий поперек улицы столб. – Нет, кажется, зашли в тот уцелевший дом». И стряхнул капельки. Через минуту догадка подтвердилась: добровольцы появились с банками.

– Компот! – радостно возвестил кривоногий и, поравнявшись со столбом, протянул мне запыленный трехлитровый баллон. Пить не хотелось. И вообще, хозяева, покидая свое жилище, могли подсыпать в еду и питье мышьяк. Бывали случаи.

– Первым пьет младший, – распорядился я.

– Ах да, – спохватился он и, открыв зубами крышку, сделал глоток. Поморщился. – Сливовый, кажется. Будешь?

– Спасибо, – ответил я. – Не хочу. Выпьем потом. – И, перекинув ногу через препятствие, двинул к перекрестку.

Первое, что я увидел на улице Сталина, был джип.

– Ого, какой навороченный! – удивился я. – Наверняка иностранные журналисты. Смотрите-ка, они снимают нас из люка на камеру! Значит, не все так плохо! – И в знак приветствия махнул машине рукой.

– Какой джип? – услышал я сзади. – Это «Кобра», натовский БТР!

И тут же по нам открыли огонь. Не помню, как оказался за мусорными баками, но, поправив очки, вскочил и прицелился в стрелка, высунувшегося из люка «Кобры».

– Твою мать! – орал я, стреляя одиночными. – Получай, сука!

Грузин уронил простреленную голову на грудь и сполз за бронированный щит. БТР проехал, а я, заменив опустевший магазин полным, сиганул в чей-то огород.

– Бегите за мной! – крикнул я лежащим в пыли улицы добровольцам. – Слышите? Сейчас эта «Кобра» развернется, и тогда нам в натуре кранты!

Уже не спеша, я выбрал яблоню поветвистей и, бросив под ноги еще дымившийся ствол, грудью примял траву в тени. Пощупал пульс: так, нормально. В мои годы такое вряд ли под силу даже здоровому. Высвободившись из лямок ранца, я положил его перед собой и вытащил оттуда лимонки.

Первым появился худой запыленный гранатометчик с опущенной головой.

– Все нормально, – сказал я и повернулся на бок, подперев рукой мокрую голову. Лежать так было неудобно, но приходилось терпеть, как и все в этой жизни. – С кем не бывает. Ты ведь не ранен? Нет? Вот и хорошо. А выстрел прибереги для танка.

Потом появились остальные.

Четверка сидела и молчала, настороженно прислушиваясь к звукам извне. Мне стало неловко. Я привстал, затем присел на корточки и на всякий случай подтянул к коленям автомат.

– Ну что, покурим? – предложил я. – Нет сигарет? Отлично. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Ха-ха…

Вообще-то у меня больное сердце, но во время боя мотор еще ни разу не подводил. Хотя нет, однажды был сбой, в самом начале девяносто первого, и то потому что переел. Мать такую вкуснятину приготовила на Новый год! Чуть не лопнул, так кишканулся. И тут грузинские менты пожаловали. Ну мы их встретили как следует. А когда начался приступ тахикардии, я отошел за баррикаду и сел на снег. Подумайте, какой облом умереть во время боя не от пули. Я даже представил, как ребята говорят на моих похоронах: «Слабак, мать его, умер от разрыва сердца». Помню, Андрейка Козаев подошел и спросил, не ранен ли я. Парень только после школы, но проявил себя таким героем, что мне, вернувшемуся из армии, стало стыдно. И я взял себя в руки… Да, тогда были другие времена, другие люди… Будь сейчас жив Парпат, грузины не взяли бы Цхинвала. Но если б они все-таки вошли в город, он стал бы для них большой братской могилой…