Книга Молодая Екатерина - Ольга Игоревна Елисеева

Все лето 1749 г., после приезда в Москву, императрица путешествовала, устраивая паломничества в Троице-Сергиеву лавру. Великого князя с женой поселили в маленьком одноэтажном домике на даче у Чоглоковых в Раеве. Там имелись всего две комнаты и зал. Прислуга жила в палатках. Великий князь тоже. Под крышей оставались только Екатерина и одна из ее гофмейстерин, спавшие в разных покоях, разделенных залом. Трудно найти диспозицию удобнее: достаточно открыть окно и впустить возлюбленного, никто ничего не заметит.

Кирилл приступил к осаде, но великая княгиня, казалось, даже не заметила его усилий. «Гетман Разумовский, младший брат фаворита, живший на своей даче в Петровском, – писала она, – вздумал приезжать каждый день к нам в Раево. Это был человек очень веселый и приблизительно наших лет. Мы его очень любили. Чоглоковы охотно принимали его к себе как брата фаворита. Его посещения продолжались все лето, и мы всегда встречали его с радостью. Он обедал и ужинал с нами и после ужина уезжал в свое имение; следовательно, он делал от сорока до пятидесяти верст в день. Лет двадцать спустя мне вздумалось его спросить, что заставило его приезжать и делить скуку и нелепость нашего пребывания в Раево, тогда как его собственный дом ежедневно кишел лучшим обществом, какое только было в Москве. Он мне ответил, не колеблясь: “Любовь”. – “Но, Боже мой, – сказала я ему, – в кого вы у нас могли быть влюблены? ” – “В кого? – сказал он мне. – В вас”. Я громко рассмеялась, ибо никогда в жизни не подозревала»338.

Вряд ли Екатерина совсем не обратила внимания на ухаживания брата фаворита. Кирилл производил на нее приятное впечатление. Он был ровесником Петра Федоровича, но получил хорошее образование в Европе, посетил Германию, Францию, Италию, слушал лекции в Кенигсберге, Берлине, Геттингене, Страсбурге, выучил французский, немецкий и латынь. Среди его профессоров был и знаменитый математик Леонард Эйлер.

В 1745 г. младший Разумовский вернулся в Россию, получил титул графа, орден Св. Анны, стал президентом Академии наук и обвенчался с троюродной сестрой Елизаветы Петровны – Екатериной Ивановной Нарышкиной, «на которой, императрица женила его, правда, немного против его воли, но с которой он, казалось, хорошо жил. Хорошо было известно, что все самые хорошенькие придворные и городские дамы разрывали его на части. И действительно, это был красивый мужчина своеобразного нрава, очень приятный и несравненно умнее своего брата»339.

В Львовской картинной галерее сохранился портрет молодого Кирилла Григорьевича. С него на зрителя смотрит узкое лицо с живыми карими глазами и доброжелательной, чуть насмешливой улыбкой. Разумовский одет в роскошный темно-зеленый кафтан и белый атласный камзол, отделанные золотым шитьем340. Судя по этому изображению, Кирилл действительно был хорош собой и, что еще важнее, – удлиненным профилем немного напоминал великого князя. «Я не знаю другой семьи, – писала Екатерина, – которая, будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата»341.

Что же помешало сближению? Великой княгине было приятно внимание молодого красавца, за которым гонялись «все придворные и городские дамы». Разумовский обладал мягким чувством юмора, отчего его беседа развлекала нашу героиню. Чоглоковы держались подозрительно смирно для семейства гарпий, их явно предупредили о деле. Позднее, около 1750 г., при отсутствии смягчающих инструкций Марья Симоновна, как коршун, напала на Кирилла Григорьевича за попытку подойти к окну великой княгини в Петергофе.

«Однажды, когда я, по обыкновению, читала у окна, – вспоминала императрица, – я увидела, как шли мимо граф Кирилл Разумовский и князь Петр Репнин. Я их позвала… и поговорила с ними несколько минут. Чоглокова, окна которой выходили в ту же аллею, это заметила и влетела, как фурия, в мою комнату, чтобы меня побранить… Она и их выбранила… Граф Разумовский резко ответил ей, что… придраться к нему могут лишь те, кто повсюду любят устраивать Тайную канцелярию»342.

А вот в 1749 г. Чоглоковы охотно принимали Разумовского, и домашняя Тайная канцелярия не препятствовала его ухаживаниям. Так что остановило Екатерину?

Осторожность. Только что закончившееся дело Лестока приучило ее к подозрительности. Она ждала провокаций от канцлера, которому покровительствовал фаворит. Было естественно предположить, что, вовлекая великую княгиню в любовную интригу, брат временщика хочет скомпрометировать ее. Ответить на его намеки значило погубить себя. И Екатерина предпочла не понять столь красноречивого поведения – 40 верст в день.

Сам Кирилл не решился пойти на откровенный разговор. Оробел. Ему, оказывается, очень нравилась царевна. Позднее он стал близким другом Екатерина, участвовал в заговоре на ее стороне, но до признания прождал 20 лет и сумел выговорить его, только когда для обоих чувства юности уже не имели значения.

«ЗАГОВОР ПО ВСЕЙ ФОРМЕ»

Дознание по делу Лестока было лишено логики: лейб-медика обвиняли в попытке устройства переворота сразу и в пользу молодого двора, и в пользу Ивана Антоновича. Однако это не остановило Елизавету. Подозрительная от природы, она чувствовала шаткую почву под ногами и позволяла Бестужеву запугивать себя мнимыми и настоящими заговорами. С самого воцарения ей угрожала тень Брауншвейгского семейства, с одной стороны, и племянник, имевший неоспоримые права на престол – с другой. Так естественно было соединить обе опасности в лице одного виновника.

Но на деле комплоты зрели порознь. Согласно донесениям французского посла графа Луи Дальона (д’Альона) и датского – графа Рохуса Фридриха Линара, родовитая знать склонялась в пользу Ивана Антоновича, но были и те, кто связывал надежды с великокняжеской четой. Порой кажется, что, оставив в живых малолетнего свергнутого императора, Елизавета пошла на поводу у своего доброго сердца – не захотела проливать кровь. Однако, если присмотреться внимательнее, она поступила очень умно. При наличии двух претендентов на корону у всех недовольных был не одни центр притяжения – великий князь или Иван Антонович, – а два. Это дробило силы, вызывало несогласия в среде оппозиционеров и в конечном счете сталкивало их друг с другом, а не с императрицей.

Зимой 1749–1750 гг. государыня тяжело заболела. Она почти не выходила из покоев, придворные говорили о ее скорой кончине. Вспоминали искусного Лестока: теперь-де некому помочь умирающей. В донесениях Дальона сообщалось о «тайных сборищах» родовитых особ, на которых высказывались предложения «арестовать великого князя и его супругу» и вернуть корону несчастному Ивану Антоновичу. Линар добавлял, что «число лиц, замешанных» в подобных совещаниях, «было весьма велико». В другое время они ссорились между собой, но теперь объединились, «ибо всем в равной мере грозил кнут»343. Поправившись, Елизавета начала расследование.

Казалось, ее официальный наследник Петр Федорович – тоже сторона пострадавшая. Однако и он не ушел из круга подозреваемых, чему способствовало дело поручика Бутырского пехотного полка Иоасафа Батурина. «В начале зимы я увидела, что великий князь очень беспокоится, – вспоминала Екатерина. – …Он больше не дрессировал своих собак, раз по двадцать на дню приходил в мою комнату, имел очень огорченный вид, был задумчив и рассеян; он накупил себе немецких книг… часть их состояла из лютеранских молитвенников, а другая – из историй и процессов каких-то разбойников с большой дороги, которых вешали или колесовали. Он читал это поочередно, когда не играл на скрипке». Подобной литературой Петр сам распалял и запугивал себя, а потом начинал молиться. «Так как он обыкновенно недолго хранил на сердце то, что его удручало… то я терпеливо выжидала, что он мне скажет. Наконец, однажды он мне открыл, что его мучило».