Книга Граф Мирабо - Теодор Мундт

– Я не пущу тебя сегодня туда, – возразил Клавьер, удерживая его за руку. – Ты должен прервать эти сношения, потому что они могут тебе сильно повредить. Если Калонн оскорбил жену в день свадьбы, то это не дает тебе права извлекать отсюда выгоду для себя.

– Клавьер – в роли моралиста! Это забавно выше всякой меры! – воскликнул Мирабо, стараясь освободиться от своего спутника. – Ты, Этьенн Клавьер, ты, настоящий учитель ажиотажа французов, демон биржи, своими дьявольскими операциями вовлекший Францию в финансовый водоворот, ты хочешь теперь разыгрывать со мной роль рыцаря добродетели и честности? Оставь и не старайся вовлечь меня в финансовый разговор. Сегодня я могу думать только о жене министра финансов, а повышение или понижение меня не трогают. Довольно я работал вам с Калонном на понижение, дайте же мне хоть раз отдохнуть и поиграть на повышение в моем собственном приключении!

В эту минуту мимо них проехал экипаж; Клавьер с особенною любезностью поклонился сидевшему в нем господину, и Мирабо тоже приподнял шляпу.

– Господин министр финансов! – смеясь заметил Клавьер.

– Ну, теперь ступай скорее, друг мой, – сказал Мирабо. – Твой министр точен, и ты не должен заставлять его ждать с твоей речью о том, как осчастливить человечество. Я успею еще прийти вовремя, чтобы тоже воспользоваться словом.

Приятели разошлись в разные стороны.

IX. Банкет в американском клубе

Пиршество, устроенное обществом «друзей черных» в союзе с «клубом американцев», было очень многолюдно и, благодаря участию многих выдающихся гостей, в том числе и из высших кругов общества, приняло весьма блестящий характер.

В особенности появление министра финансов произвело сенсацию в среде присутствующих. Многие подходили к нему с приветствиями и – добрыми пожеланиями, льстиво восхваляя успех его последних финансовых операций. Другие же, напротив, пугливо удалялись от него, не желая быть ему представленными.

Калонн, со свойственным ему тактом и уверенностью, старался приблизиться именно к этим последним, которые явно с намерением избегали его. В этой группе, стоявшей в противоположной глубине зала, были Кабанис и Кондорсэ; к ним-то, наскоро ответив на остальные приветствия, быстро направился министр.

Маркиз Кондорсэ встретил министра довольно холодно, почти строго и дотронулся до предупредительно притянутой ему руки с выражением подчинения правилам вежливости. Это, однако, нимало не смутило намеренно обратившего сюда свою любезность министра. Со свойственной ему ловкостью вступил он немедленно в искрящийся умом и остроумием разговор, перед которым даже Кордорсэ, сдержанный и односложный сегодня более чем когда-либо, должен был понемногу смягчиться.

– Как я рад встретить здесь таких друзей, как маркиз Кондорсэ! – проговорил министр финансов, подпрыгивая со своей придворной манерой, не лишенной, впрочем, привлекательности. – Скажите, пожалуйста, господин маркиз, может ли бедный министр финансов, который тем беднее, чем больше он должен делать денег, рассчитывать на одобрение столь великих умов? Счастливые! В вашем духовном царстве, где в обращении одни лишь идеи, а все потребности немедленно удовлетворяются на наличные идеями же, не может быть дефицита! Вы, философы, счетчики Провидения, можете прогонять от себя всякий дефицит и заботиться в своей системе лишь о том, чтобы все выходило точно и разумно, не так, как министр финансов во Франции, вынужденный пользоваться доверием и накоплять долги на долги и займы на займы.

Противостоять столь любезному наступлению, так легко себя унижающему, было трудно даже для строгого и необходительного Кондорсэ. Широкий глубокомысленный лоб философа прояснился, а его орлиный нос будто приподнялся с оттенком более мягким, чем обыкновенно.

– Мы, математики и философы, – возразил Кондорсэ с почти добродушной улыбкой, – не принимаем нашего дефицита так близко к сердцу, и, если мы ошибемся в наших вычислениях, народ не голодает. Поэтому дело министров финансов, конечно, гораздо труднее нашего. Но одна великолепная поговорка гласит: «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову разбить». Вот тогда-то и станет видно, был ли кувшин тем огромным золотым горшком, каким его прославили, и из которого каждому придворному служителю, желающему взять хоть что-нибудь, сулят удивительнейшие сокровища. Быть может, тогда на разбитых черепках будут видны смола и сера, из которых сделано искусственное золото, а из адской фабрики этих денежных займов выскочит в наше общество живой черт!

– Браво, браво! – воскликнул Калонн, хлопая в ладоши. – Можем ли мы желать чего-либо лучшего, дорогой мой?

Его тонкое, приятное лицо засветилось самым игривым выражением, хотя и с легким жалом насмешки. Насмешка эта, однако, была так двусмысленна, что неизвестно было, к чему она относилась. Во всей его личности была та привлекательная прелесть, которой каждый легко поддавался.

В ту пору Калонну был пятьдесят один год, но его высокая стройная фигура, доведенные до виртуозности тонкие манеры и изящные движения производили впечатление гораздо более молодого человека.

Теперь министр быстро направился к другой группе общества, обменявшись еще несколькими любезными словами с Кабанисом, причем лестно отозвался о его докторской практике, перенесенной им с некоторых пор из Отейля в столицу.

В празднично освещенной и разукрашенной зале становилось все оживленнее. Своими умными, мечтательными глазами смотрел Кабанис на развешенные по стенам от самого потолка эмблемы и знамена, символизировавшие оба соединенные в нынешний вечер общества.

Большой прекрасный портрет Вашингтона, подаренный Jla-файеттом, составлял, так сказать, центр этих украшений. Над ним развевалось красно-белое американское знамя с тринадцатью изображенными на нем звездами, представлявшими штаты, образовавшие североамериканский свободный союз.

По обеим сторонам портрета Вашингтона, в целом ряде картин, были изображены негры, то в трогательных, мучительно молящих позах, то изнывающие под бичами своих жестоких палачей. Каждая картина была увенчана американскими и французскими знаменами, развевавшимися рядом, в многозначительном соединении.

– Стены эти действительно повествуют невероятные истории! – сказал Кабанис, обращаясь к Кондорсэ и прохаживаясь с ним под руку по зале.

В эту минуту кто-то дружески хлопнул Кабаниса по плечу, и он, обернувшись, увидал вновь прибывшего друга, барона фон Гольбаха, сердечным рукопожатием приветствовавшего своих друзей и товарищей.

– А-а, – сказал Кабанис с улыбкой, – и барон Гольбах не пренебрег этим празднеством? Это не лишено значения, что мы тут все собрались вместе; лейтенант полиции почует в этом, пожалуй, опасную тенденцию?

– Друзья мои, – начал весело барон Гольбах, – я пришел, чтобы принести и свою лепту в пользу черных, а вместе с тем услыхать, быть может, кое-что новое. Вам известно, что я вечно страдаю недостатком новостей. На свете делается все скучнее. Не знаете ли чего нового, любезные товарищи?