Книга Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг

В конце октября миссис Бойд отыскала Томаса Вулфа и послала Максу мюнхенский адрес, где, как она думала, его можно найти. Редактор написал автору письмо, в котором сказал, что «не уверен, есть ли возможность испробовать на деле план, благодаря которому рукопись может быть переработана в формат, который они могли бы издать. Но уверен, что, отложив в сторону все практические аспекты дела, можно сказать, что это выдающаяся работа и что все прочитавшие ее редакторы переполнялись восторгом и восхищением от количества поворотов и разнообразных частей… Единственное, что бы мы хотели знать наверняка, – когда в ближайшем будущем автор будет в Нью-Йорке, он обязательно должен увидится с нами, чтобы мы могли обсудить его рукопись».

Когда Вулф получил письмо, перенаправленное из Германии в Австрию, он уже знал, что несколько издательств отказались печатать его вымышленную автобиографию. Некоторые высказали парочку приятных вещей по ее поводу, но никто не выразил заинтересованности в ее печати.

«Не могу передать, как приятно мне было прочесть ваше письмо, – написал Вулф Перкинсу 17 ноября 1928 года из Вены. – Ваши добрые слова наполнили меня надеждой, и для меня они ценнее, чем их вес в бриллиантах». Он предполагал, что вернется в Америку незадолго до Рождества и, так как не видел свою книгу много месяцев, верил, что сможет вновь взглянуть на нее «более свежим и критическим взглядом». Он признался:

«У меня нет права ожидать, что кто-то сделает за меня мою работу, но хоть я и могу критиковать чужое многословие и избыточность, по отношению к себе я на это не способен».

«Я бы хотел прямолинейных замечаний и совета от человека, более зрелого и критически настроенного, – продолжал Вулф, не вполне уверенный, как правильно читается подпись под письмом – “Перкинс” или “Питерс”. – И мне интересно, есть ли в издательстве Scribners достаточно заинтересованный в деле человек, который мог бы обсудить со мной этого гигантского монстра часть за частью».

Вулф был потрясен тем, насколько просто ему удалось наладить контакт с издательством Charles Scribner’s Sons, которое, «как я всегда предполагал, было солидным и в какой-то степени консервативным домом». Он запечатывал письмо, лелея две надежды: первую – что Перкинс сможет разобрать его почерк, похожий на вспышки молний, «на что не способно большинство людей»; и вторую – что «вы не забудете обо мне прежде, чем я вернусь».

С первым у Макса все же возникли небольшие трудности, но со вторым – нет. Миссис Бойд недавно сказала ему, что Вулфа избили почти что до смерти во время мюнхенского Октоберфеста.

Это событие вместе с некоторыми фактами, почерпнутыми Перкинсом из автобиографии Вулфа, вспыхнуло перед ним пламенем грядущего апокалипсиса. И в течение нескольких последующих недель Макс беспокоился сразу о двух своих «Моби Диках», которых он мог потерять, – и больше о человеке, чем о книге.

Перкинс вернулся к работе после новогодних каникул в среду 2 января, полный трепета перед будущей встречей с создателем рукописи, занявшей весь его стол. Его предупреждали о необычной внешности Вулфа, но, когда он увидел массивного черноволосого мужчину шести футов и шести дюймов росту, склонившегося к нему, был все же поражен. Несколько лет спустя, вспоминая об этом, Макс говорил:

«Когда я поднял голову и увидел его дикую шевелюру и светлое лицо, настолько несочетающиеся друг с другом, сразу подумал о Шелли. Он был красив, но его волосы и лицо слишком сильно выделялись на фоне непропорционально маленькой головы».

Вулф ввалился в кабинет, оценивающе взглянул на редактора и пришел к выводу, что тот выглядит совсем не так, как он себе представлял. Позже писатель признался Маргарет Робертс, своему самому влиятельному учителю со времен школьной учебы в Эшвилле, что человек, который его позвал, был ну совсем не «перкинсовский»: «имя у него среднезападное, он определенно выходец из Гарварда, возможно, из новоанглийской семьи. Ему около сорока, но он выглядит моложе, весьма элегантный и обходительный, как в одежде, так и в манерах. Он увидел, что я нервничаю и волнуюсь, поэтому говорил со мной тихо, предложил снять пальто и присесть. Начал с простых вопросов о книге и людях».

Вначале Перкинс говорил о сцене из начала книги, в которой участвовал отец главного героя, каменщик Гант, и управляющая местного борделя, которая хотела заказать у него надгробие для одной из своих девиц. Переполненный рвения Вулф тут же выпалил:

– Я знал, что вы не захотите это печатать! Я немедленно удалю эту сцену, мистер Перкинс!

– Удалите?! – воскликнул Перкинс. – Это одна из лучших историй, которые мне доводилось читать!

Далее Макс перешел к обсуждению прочих сцен из пачки сделанных им заметок, предложений по переделке и реорганизации сцен. Вулф тут же перечислил страницы, которые сам хотел бы выкинуть немедленно. И казалось, по каждой Макс прерывал его и говорил:

– Нет, вы должны оставить все как есть, слово к слову – эта сцена просто великолепна!

И глаза Вулфа переполнялись слезами.

«Я был так вдохновлен и тронут самой мыслью, что кто-то так много думал и так попотел над моей работой, что почти прослезился».

Следуя привычке откладывать самое неприятное на потом, а вовсе не из хитрости, как мог подумать Вулф, Перкинс оставил самый проблемный пункт напоследок.

«О, потеря» страдала недостатком настоящей формы, и единственной возможностью решить это было выборочное сокращение. В частности, Перкинс думал, что, несмотря на прекрасную первую главу о детстве отца главного героя, книга должна начинаться с того момента, как он, уже будучи взрослым, живет в Алтамонте (вымышленное название родного городка Вулфа). Это поместило бы историю в призму опыта и воспоминаний мальчика Юджина. В первой редактуре раннего периода Вулф не был готов к такой радикальной обрезке в целых сто страниц. Но все же он не отвергал предложение. По правде говоря, он еще никогда не чувствовал себя таким счастливым.

«Это был первый раз, сколько я себя помню, когда кто-то совершенно серьезно предполагал, что написанное мною стоит больше, чем пятьдесят центов», – вспоминал Вулф.

Через несколько дней Перкинс и Вулф снова встретились. Том принес заметки с предложениями о том, как бы он хотел начать переработку романа. Он согласился доставлять по сто страниц исправленной рукописи еженедельно. Когда он спросил, можно ли сказать что-нибудь позитивное насчет публикации его дорогому другу, театральному дизайнеру по имени Элин Бернштайн, которая и передала рукопись Мадлен Бойд, Макс улыбнулся и сказал, что уже практически обработал Скрайбнеров. Как только Вулф покинул его офис, он встретился с Джоном Холлом Уилоком. Поэтический редактор взял его под руку и сказал:

– Надеюсь, у вас есть место, где можно поработать?

Вам предстоит большое дело.

Восьмого января 1929 года Перкинс написал Вулфу, что Charles Scribner’s Sons официально допустило «О, потеря» к печати. Опьяненный успехом, Том пришел в офис, чтобы подписать контракт, и обнаружил там свой гонорар. Несколько лет спустя в книге «История одного романа» он описал это мгновение эйфории: